Несмотря на то, что Италия получила обратно давно желанную провинцию и что в лице Германии – нового объединенного государства – она приобрела себе на ближайшее время надежного союзника, положение ее было далеко не отрадное. Войну она вела неудачно и неумело: всеми выгодами своими она была обязана военным успехам немцев или мнимой дружбе французского императора, а зависимость ее от Франции отнюдь не стала от этого легче; между тем, ее надежда завладеть своей законной столицей – Римом – представлялась, пожалуй, еще более отдаленной, чем прежде. Условия сентябрьской конвенции 1864 года относительно Италии были исполнены к 1866 году.
Французы вынуждены были вывести войска из Рима и римских владений, но не надолго. Гарибальди, не желавший мириться ни с «Римским попом», ни с «Человеком 2 декабря», пришел к заключению, что ему пора снова начать свою самостоятельную войну. Первая попытка его войск прорвать итальянский кордон, охранявший римскую границу, окончилась неудачей. Гарибальди был взят в плен и арестован, но бежал и воспользовался удобной для него минутой политической неопределенности, переменой министерства, для того, чтобы в октябре 1867 года со своим отрядом в 4000 человек добровольцев прорвать сторожевую цепь и подойти к Риму на расстояние часа пути. Между тем, до него дошли слухи о том, что французы высадились в Чивитавекье, и он поспешил отступить. Во время его отступления ему пришлось выдержать нападение папских отрядов, организованных после сентябрьского договора под руководством французов. Битва при Ментане, 30 ноября 1867 года, закончилась полным поражением гарибальдийцев, но лишь благодаря вмешательству французских отрядов, вооруженных грозными недавно изобретенными ружьями системы Шасспо.
Главнокомандующий де Фальи совершенно справедливо мог телеграфировать в Париж, что ружья «действовали изумительно»: на месте остались 1000 человек еще совсем юных гарибальдийцев, а 1400 человек были взяты в плен и уведены в Рим. Французы остались в Чивитавекье, а в законодательном корпусе министр Наполеона III, Руэ, настаивал на своем мнении, что никогда Италия не должна завладеть Римом. «Если же сентябрьский договор не будет иметь действительного применения, то Франция и сама окажется на ее месте», – добавлял он.
Его мнение во многом отражало мнение большинства не только палаты, но и народа; поэтому папство и императорская политика пошли рука об руку. Франция сама по себе и Франция, воюющая с новоустроенной Германией, – вот на что была в этот момент вся надежда папы и иезуитов. Только такая успешная война (а в успехе иезуиты не сомневались) могла восстановить папскую власть и оттеснить в определенные рамки «заальпийское» королевство, против которого папа Пий IX поминутно разражался бессильными угрозами. Для папы, как и в иные тяжкие времена, главное было – стоять за принцип, не уступать своих прав, и он строго держался этого правила. Заявлением 22 июня 1868 года австрийские «вероисповедные законы» были признаны папой, в силу его апостольской власти, греховными и впредь ненужными.
С хитростью и предусмотрительностью, достойными лучшего применения, папское управление решило держаться наступательного образа действий, и не только в Италии, но и всюду. Поэтому было торжественно заявлено, что весь гордый своим разумом мир должен подчиниться новому великому догмату, какого не придерживался еще ни один папа за все прошлые века. 29 июня 1868 года появилась булла «Aeterni patris», в силу которой 8 декабря 1869 года в Риме созывался духовный собор, и лишь постепенно стало известно, что на соборе поднят будет вопрос о возведении в степень догмата и утверждении непогрешимости папы в делах веры и нравственности. Весь протестантский мир отнесся к этому довольно равнодушно, чем и доказал, насколько мало он был знаком с могуществом католического мира; но католики пришли в волнение. Повсюду раздались горячие речи и толки среди философов и богословов. Так, например, известнейший из них, профессор Игнатий Дёллингер в Мюнхене, выступил в качестве вождя и оратора во главе несогласных с новым догматом. Дёллингер доказывал, что этот догмат прямо противоречил убеждениям католической Церкви, утверждающей и допускающей непогрешимость суждений папы лишь совместно с епископами.