Всерьез (ЛП)

Опс, кажется, я случайно выставил себя этаким беспризорником, с которым дома плохо обращались и не кормили. А на самом деле все совсем не так. У нас с мамой хоть и случались непростые времена, когда я был младше, но сейчас я уже, ну, все понял и простил. Мама все-таки. Что тут поделать?

— Нет, в еду-то она верит, а вот во время — нет.

— Что, прости?

У него такое лицо, что просто не могу удержаться от смеха.

— Она не страждущая раба Времени. — Он по-прежнему ноль эмоций. Я часто с таким сталкиваюсь, когда пытаюсь объяснить про маму. — Из Бодлера?

Полный ноль.

Вздыхаю и грызу последний ломтик бекона. Вкуснющий — солененький и ароматный, с очень легкой копченой ноткой, которая дает вкусу глубину.

— Она верит, что делать что-то надо, когда тебе хочется, иначе ты превращаешься в хронологический механизм и все такое. Но лично я, например, очень даже страждущий раб. Мне хочется есть три раза в день, и чтобы сначала шло соленое, а потом сладкое, и хочу спать ночью, а просыпаться утром.

Он садится прямее, отчего одеяло сползает еще больше, и я на секунду отвлекаюсь на… боже мой… да на все. Соски, и волосы, и тугие валики мышц. Он такой мужественный, и вообще, я б его так и съел, и…

Вашу мать, он же говорит что-то.

— И она просто бросила тебя на произвол судьбы?

— Да ты что, нет. Еда у нас всегда была. Но меня через какое-то время стало тошнить от бомжпакетов и прочих горячих кружек, и я начал экспериментировать. — Его лицо приняло хорошо знакомое мне выражение сотрудника органов опеки. — Лори, мы нормально живем.

— Извини, конечно, но по описанию мама у тебя какая-то чокнутая.

— Эй! — Никому не позволено звать маму чокнутой, кроме меня. — Она гений. — На этом месте его лицо обретает второе не менее знакомое мне выражение. — И да, я в курсе, что со стороны гения от чокнутого, наверное, сложно отличить.

Вот поэтому я и не люблю о нас рассказывать. Люди вечно неправильно понимают. Что доводят тебя вовсе не горячие кружки, а то, что ты всю жизнь на втором месте. Не, вы не подумайте, мама меня любит. Больше, чем кого-либо еще в мире. Я в этом ни разу не сомневался. Но есть у нее и кое-что другое — вечно гаснущее пламя вдохновения.

Вот тут она и танцует.

Не ради обыденных вещей, типа яичницы, или отметок в школе, или надежд других людей. И я все понимаю. И принимаю. Но вот ей никогда не понять, каково это… не иметь вдохновения. Она всегда поддержит меня во всем, чем бы я ни занимался — учил бы юриспруденцию или работал бы за 5,03 фунта в час помощником повара в забегаловке — но в этом-то и вся, блин, проблема.

— Невероятно вкусно, спасибо, — нарушает молчание Лори.

— Ну да, ничего так. — У меня внутри все почти скачет от удовольствия. Я так люблю, когда другим нравится моя еда, что самому стыдно и неловко. Ведь по сути ты вроде как ищешь похвалы, как несчастная собачонка. Это типа желания быть у кого-то на первом месте.

Его пальцы блестят от масла с последнего кусочка тоста. Хорошие у Лори руки. Потому что, раз уж на то пошло, у него все хорошее. Сильные, ухоженные и очень-очень твердые. Но только не в те редкие моменты, когда дрожат, и это само по себе полный улет.

Я так мало знаю об этом мужчине, но мне точно известно, что терять контроль он начинает с рук.

Бросаюсь на него и вылизываю все дочиста, дохожу языком прямо до нежной кожицы между пальцами, где на вкус он больше всего похож на себя.

Он стонет в ответ.

И мой член от этого встрепенулся, как лабрадор при виде поводка для прогулок.

— Тоби. — В его голосе явно слышится предостережение.

Я поднимаю голову, еще прихватывая зубами кончик его пальца, который лежит на подушке моих губ, и насколько могу округляю глаза.

— Прекрати, пожалуйста. — А теперь у него в голосе что-то другое.

И, эм, я в непонятках. «Прекрати, пожалуйста» никак не должно нажимать у тебя в голове кнопку «Пуск». И, строго говоря, не нажимает. Я знаю правила и когда «нет» значит «нет».

Но как он это произносит.

Сейчас его слова звучат двусмысленно, но не в том плане. А так легко представить, что в том самом.

Хочу, чтобы он сам мне их сказал всерьез и не всерьез, зная, что меня оно может и не остановить. Хочу, чтобы он их сказал, постанывая от удовольствия и морщась от боли. И хочу, чтобы в моей власти было право отказать ему. Просто потому, что могу. Просто потому, что его мучения меня заводят.

Я выпускаю изо рта палец, целуя его напоследок.

И потом мы таращимся друг на друга, и нам внезапно неловко, что пипец. Мне как бы пора уходить, но я еще тут, и сам он тоже не просит.

— А твоя мама, — спрашивает он наконец, — разве не волнуется, где ты.

Она, скорее всего, еще и не заметила даже. Хотя нет — плохо прозвучало. Заметила, конечно. Обязательно замечает. Просто ее сенсор материнской паники выставлен на самый нижний порог чувствительности.

Я мотаю головой.

— Но мне пора, да?

— Да, пора.

— Ага. — Гоняю туда-сюда пальцем крошку по тарелке. — Или мы могли бы…

— Нет.

Черт, я слишком на него нажал. Вот вечно так. До этого он еще колебался, но теперь передо мной вырос заслон уверенности. Но я все равно не сдаюсь — идиот. А что мне терять-то?