Всешутейший собор

Да что там Тредиаковский! Н.И. Новиков, скрупулезно летописавший все мало-мальские достижения российских муз и обычно не скупившийся на похвалы писателям, говоря о Кирияке, ограничился лишь количественной характеристикой. Жесток и вынесенный Кондратовичу энциклопедическим словарем «Брокгауз и Ефрон» приговор: «Плохой писатель». Хотя на переводы Кондратовича опирался В.Н. Татищев при подготовке своей знаменитой «Истории России», а впоследствии его рукописный «целлариус» использовался как вспомогательный материал при составлении под руководством Е. Дашковой «Словаря Академии Российской», – приходится признать, что опытам этого третьестепенного литератора вовсе не суждено было стать явлением в отечественной культуре.

Но колкие замечания недоброхотов не истребили в Кирияке Андреевиче желание печататься, не угасили переполнявшие его «огонь стихотворческий» и авторское самолюбие. В 1767 году, когда после двадцатилетних мытарств пять его переводов увидели наконец свет (в Музее книги РГБ сохранились экземпляры, где они сплетены вместе), Кондратович не упускает случая в каждой такой публикации тиснуть и собственные вирши. Можно представить себе, какое странное впечатление производило на читателей механическое объединение в одном издании переведенного им «Сочинения о варягах» Г.З. Байера и – сразу же после титульного листа – «Оды парафрастической о впадшем в разбойники». Кирейка вызывал смех окружающих и восхвалением своей сомнительной эрудиции, и неуемным умничанием, и натужным юмором, смысл которого был темен и непонятен даже ему самому (не о нем ли сказал Сумароков: «…хитрости своей не понимает сам»?).

Как и монарший потешник Педрилло, Кондратович лез вон из кожи, чтобы получать от покровителей подарки и деньги. Но, в отличие от шута-итальянца, все выколачиваемые средства желал расходовать исключительно на печатание собственных трудов.

В книжной культуре того времени существовал специальный жанр, заключавший в себе хвалу меценату, от которого зависело издание той или иной книги, – это посвящение (дедикация). Оно являло собой особый вид панегирического письма, обращенного к милостивцу и построенного по всем правилам риторики. «Нежна и хитра дедикация в прозе», – определил его жанровую природу Тредиаковский, отметив, что слог здесь «долженствует быть гладок, сладок, способно текущий и искусный». Сочинителю посвящений надлежало продемонстрировать и такт, и политичность, и гибкий ум, и особое ораторское искусство. Таким образом, жанр этот в XVIII веке был катализатором литературной техники и мастерства.

В посвящениях упражнялся и Кондратович. Беда, однако в том, что он возносил хвалу патронам не по признанным «учебникам лести», а по собственнному разумению. Под его пером свойственный посвящениям тонкий панегирик превращался в свою противоположность: «Как бы кто, желая похвалить своего мецената, однако не зная в похвалах толку и умеренности, весьма нелепо его выругал». Откровенно подобострастный тон его посвящений, иногда сбивающийся на фамильярность, громоздкий синтаксис, обилие плеоназмов, искусственное «сопряжение» несочетаемых понятий – все это производило комическое, шутовское впечатление. В ход пускались самые неуклюжие и отчаянные комплименты типа «надежный милостивец» и «милостивый надежник». При этом Кирияку, обеспокоенному судьбой собственных сочинений, совершенно безразлично, кому соплетать посвятительную хвалу (ср.: «Шестнадцать тысяч эпиграмм я сочинил чрез весь мой век. // Печатать же мне не на чем, снабди на то всяк человек»). Неважно, какого «надежника» восхвалять – покровителя ли искусств А.С. Строганова или С.П. Ягужинского – по свидетельству историка, «бездарного, распутного и расточительного человека». И в том и в другом случае Кирияк приписывал «благодетелю» все мыслимые и немыслимые добродетели, а затем в виршах обыгрывал фамилию своего «героя». Так, внук бедного литовского органиста Ягужинский мог быть, по его мнению, польщен сравнением своей фамилии с ягодами из райского вертограда. Даже грозную фамилию «Волков» можно попытаться представить в выгодном свете:

От волка есть тебе прозвание,
хоть чудно,
Но с шерсти угадать в том
добродетель трудно:
Незлобиву овцу твой внутрь
являет дух.

Как воспринимали такие посвящения их непосредственные адресаты – нет сведений. Известно, что многие из шагов, предпринятых Кирияком Андреевичем в поисках меценатов, успехом не увенчались. Так, например, посвящение одного из его сочинений Синоду повлекло за собой неутешительный отзыв: «Труд многодельный и похвалы своея недостойный». И неизбежным, неотвратимым стало для Кондратовича разочарование, осознание тщеты посвятительных похвал.