Всевидящее око

Во всяком случае, насчет одного По был прав: нет лучшего места для погребения, чем кладбище Вест-Пойнта. Или лучшего времени, чем ноябрьское утро, когда туман накатывает, как прибой к ногам, и когда ветер свистит среди камней и зарослей ежевики… и листья дождем сыплются на землю, последние листья года, которые красными сугробами скапливаются вокруг белых крестов.

Я стоял в десяти футах от могилы, слушал приглушенный бой барабанов и наблюдал за процессией из черных знамен и черных плюмажей. Помню, как похоронные дроги скрипели под тяжестью гроба, как скрежетали веревки, когда его опускали в могилу. И да, стук комьев земли по сосновой крышке – казалось, звук идет из-под земли, проникает сквозь траву. Все остальное сохранилось в моей памяти нечетко. К примеру, отец Лероя Фрая – я наверняка видел его, но уже не помню. А вот миссис Фрай помню. Веснушчатая сутулая женщина в платье из черного крепа, с глазами и ушами лани, с тощими руками и плечами, зато с пухлыми розовыми щеками. Она тихо покашливала и вытирала слезы, которых не было; кулаки оставляли красные следы под носом. Не было никаких признаков того, что она слушает прощальные речи и тем более проповедь преподобного Занцингера, громкие крики драгун и оглушающий стук копыт.

Теперь, когда Лерой Фрай предан земле, он больше никогда не будет снится мне. Или я теперь сплю круглые сутки? Разве лошади, тащащие пустой катафалк, движутся не вполовину медленнее обычной скорости? А капеллан – ведь он точно потратил более часа, чтобы счистить пылинку со своего рукава. И почему после того как бомбардиры дали залп в честь Лероя Фрая, горы подхватили эхо, но отказались с ним расставаться? Эхо все звучало и усиливалось, как загнанный в ловушку штормовой фронт.

И чем, наконец, объяснить вот это? Мать Лероя Фрая, стоящую передо мной. Исполосованную солнцем, измученную горем.

– Вы – мистер Лэндор, не так ли?

Деваться некуда. Да… да, это я…

Она долго сомневалась. Может, была не уверена в соблюдении этикета. В ее нормальной жизни она никогда не обратилась бы к незнакомому мужчине.

– Вы тот, кто ищет…

– Да, всё так, – ответил я.

Она оживленно кивнула, не встречаясь со мной взглядом. Я тоже кивнул, потому что не мог сказать ей того, чего она от меня ожидала: как искренне сочувствую, какая ужасная утрата… для вас, для всех нас… Ничего такого не слетело бы с моих губ, поэтому я испытал огромное облегчение, видя, что она, будучи не склонной к разговору, принялась рыться в ридикюле и вытащила оттуда крохотную книжку в тканевом переплете с золотыми краями.

– Я хочу, чтобы это было у вас, – сказала женщина, вкладывая книгу мне в руку.

– Что это, миссис Фрай?

– Дневник Лероя.

Мои пальцы сжали книжицу, потом ослабли.

– Дневник?

– Да. Кажется, он охватывает три года.

– Я не… – Я замолчал. – Сожалею, но не помню, чтобы в его личных вещах имелся дневник.

– О, его мне передал мистер Боллинджер.

Впервые за все время она отважилась посмотреть мне в глаза.

– Мистер Боллинджер? – спросил я, не поднимая голоса.

– Да, представляете? – Ее губы тронула улыбка. – Он был добрым другом Лерою и сказал, что как только услышал о… о случившемся, тут же отправился в его комнату, чтобы узнать, чем можно помочь, и таким вот образом нашел его дневник, и он был уверен, что никто не должен заглядывать в него, кроме матери, и вот передал его мне и сказал: «Миссис Фрай, я хочу, чтобы вы увезли это домой, в Кентукки, и если у вас возникнет желание сжечь его, сжигайте, решать вам, но будет неправильно, если кто-то заглянет в него».

Так она и говорила: одним длинным предложением, в котором каждое слово ныряло в предыдущее.

– О, с его стороны это было верхом деликатности. Я долго думала над этим, мистер Лэндор. Зная, как усердно вы занимаетесь этим делом и что вся армия практически зависит от вас… в общем, мне показалось правильным передать его вам. А так ведь – что мне с ним делать? Едва ли я смогу читать его. Так что смотрите сами, там все запутанно и коряво… Я много не поняла.

Так, по сути, и было задумано. Лерой Фрай принял обычные меры предосторожности, перекрещивая свои записи – вертикальные колонки шли поперек горизонтальных, – чтобы сбить с толку любопытных. При подобном способе из букв получается такая мешанина, что даже самому автору иногда бывает трудно расшифровать написанное. Для таких вещей нужно иметь натренированный глаз. Как у меня.

В общем-то, мой глаз сразу вычленил правильное, мозг последовал за глазом, и я уже складывал картину, когда услышал голос миссис Фрай – вернее, почувствовал его, как чувствуют падение капли на голову.

– Его надо вычислить.

Оторвавшись от записей, я посмотрел на нее и понял, что она говорит вовсе не о сыне.

– Его надо вычислить, – повторила она чуть громче. – То, что Лерой сделал с собой, – это одно. Но никто не имел права делать с телом бедного мальчика такое… Самое настоящее преступление, иначе и быть не может.

Что тут оставалось, кроме как согласиться? Да, да, ужасное преступление, сказал я, прикидывая: а не следует ли мне взять ее за руку и отвести куда-нибудь…