Всеволод Бобров

Именно в сезоне 1949 года «стараниями» Сеглина Всеволод Бобров получил ещё одну болезненную травму. Как рассказывал сам Бобров, тот его так припечатал к борту, что рёбра затрещали. Рёбра, к счастью, выдержали, но сильнейший толчок на борт не прошёл бесследно. Сильные боли в груди заставили Боброва обратиться к врачу, и при медицинском обследовании выяснилось, что у Всеволода произошло кровоизлияние... в сердечную мышцу. С того времени все электрокардиограммы фиксировали у него обширный инфаркт миокарда. И когда Всеволод Михайлович приезжал в санаторий, врачи в панике укладывали его в постель с диагнозом «инфаркт». Чтобы успокоить медиков, Бобров возил с собой старые ЭКГ и объяснял, что отклонения от нормы являются последствием спортивной травмы. В практике врача Олега Белаковского второй подобной ситуации не встречалось.

Однажды вспылил в ответ и Всеволод Бобров. Очевидец — защитник московского «Динамо» Олег Толмачёв — рассказывал: «Играли ВВС и “Спартак”. Бобров рвётся к воротам, а “спартач” его сзади цепляет клюшкой за яйца и не даёт убежать. Тут Сева не выдерживает, разворачивается и со всего размаху бьёт спартаковскому защитнику клюшкой! Шести нижних передних зубов у бедняги как не бывало...»

Толмачёв запамятовал — это был матч сезона 1954 года, в котором Бобров и Сеглин представляли уже другие команды — ЦДСА и Дом культуры им. Карла Маркса из Электростали соответственно.

На следующий день Бобров приехал в больницу с извинениями. А Сеглин, приняв их и подписав бумагу, что не имеет претензий (это понадобилось Боброву в связи с предстоящей поездкой сборной в Финляндию), многие годы подчёркивал, что тот случай способствовал их с Бобровым дружбе.

Писатель-сатирик Яков Костюковский, являвшийся большим любителем спорта, как-то задал Боброву вопрос: «Как вы считаете, Всеволод Михайлович, можно сравнивать уровень довоенного футбола с современным?» Тот ответил: «Не знаю. До войны были потрясающие мастера. Но лично я благодарен судьбе, что родился позже. Тогда против меня играл бы Селин. А сейчас — Сеглин. А с Сеглиным я как-нибудь справлюсь».

Чтобы оценить тонкость этой шутки-каламбура, нужно, конечно, знать, кем был Фёдор Селин. Огненно-рыжий центральный полузащитник московского «Динамо» в 1920-е — первой половине 1930-х годов являлся сильнейшим в своём игровом амплуа, восхищал зрителей акробатическими приёмами: подкатами, шпагатами, ножницами; личным примером вдохновлял партнёров.

Нам известно, что первой тройкой сборной Москвы в матчах с ЛТЦ была армейская в составе Евгений Бабич — Анатолий Тарасов — Всеволод Бобров.

В футболе Тарасов не мог стать вровень с партнёрами в ЦДКА, завоевать место в основном составе. В книге «Путь к себе» он признавался: «Из меня не мог получиться большой футболист — я довольно быстро это понял: не хватало стартовой скорости, и всё-таки я был рад, что меня взяли в ведущий армейский клуб. Было лестно и, главное, полезно находиться в этой компании больших мастеров футбола».

На льду этот игровой ущерб проявлялся в меньшей мере, и сильным хоккеистом Тарасов, несомненно, стал. В хоккее с мячом за счёт большой работоспособности, умелой позиционной игры, комбинационным способностям. В хоккее с шайбой ему также многое удавалось, он являлся центральным нападающим первой тройки, действовал достаточно результативно, а после ухода Боброва в одном сезоне стал даже лучшим бомбардиром команды.

На флангах в тройке Анатолия Тарасова играли такие блестящие хоккеисты, как Всеволод Бобров и Евгений Бабич. Казалось бы, такое счастливое партнёрство должно радовать центрфорварда, согревать душу. Но всё было не так просто...

Ещё раз обратимся к суждениям Александра Нилина. В своей «Красной машине» он писал: «Можно и так сказать: Бобров помешал Тарасову сделаться звездой, которой он, очень возможно, стал бы при других обстоятельствах.

Тарасов на площадке всегда пытался сделать больше, чем мог. Мышление его, однако, не было обеспечено исполнительскими возможностями — он не был природно одарён, и не только с Бобровым, но и с Бабичем вряд ли мог себя сравнивать по способностям. Тем не менее в понимании игры, перспектив её движения, развития, да и по характеру своему, по осознанию своих достоинств, которые с таким блеском позднее проявились, Тарасов не считал возможным ставить себя ниже — ни в собственных глазах, ни в чьих иных.

Он ни в коей мере не собирался “работать на Боброва”, “раствориться в нём”, подчинить Боброву свою жизнь, хотя и вынужден был подчиниться его диктату на площадке».

К тому же если Бобров с Бабичем являлись близкими друзьями, то Тарасов держался обособленно.

Владимир Пахомов вспоминал: «Ни Бобров, ни Бабич никогда не предпринимали попыток к сближению с партнёром вне хоккейной “коробки”. На льду все трое были единым целым, а за пределами стадиона двое с третьим не дружили и даже не приятельствовали.

Тарасов тоже не шёл на сближение. Он презирал партнёров за их отдельные бесшабашные поступки, за порой, как ему казалось, ненужную растрату сил и здоровья...»