Всеволод Кочетов и его opus magnum

Однако оптимистическая часть этого фрагмента («Зато сколько открытой ненависти, ярости обрушивает авторисса на тех, кого — она это отлично понимает — никак и никогда ей не приспособить для своих целей, в ком и она и её боссы видят противников, и только противников: такие уже и не писатели, и не живописцы, и не режиссёры, не актёры, — «сталинисты» и «догматики», и больше ничего»), к сожалению, даже тогда, в первой половине шестидесятых, мало соответствовала действительности: действительно убеждённых «сталинистов» и «догматиков», кроме Кочетова, пожалуй, никого и не было (а те, кто были, явно не были бойцами); все же остальные были так или иначе уже «приспособлены» к капиталистическому потребительству; к сожалению, их действительно «можно накрывать шапкой» — но не шапкой «чуждой идеологии», а шапкой чистого потребительства.

Кстати о шапках. Как ни относись к Войновичу, но его повесть «Шапка» действительно отражает нравы советских писателей не только восьмидесятых, но и более ранних годов: разве кого-то из них волновали «коммунистические идеалы»? — Волновало что угодно: женщины, выпивка, привилегии (ну да, в образе «шапки»), тиражи, гонорары; некоторых, немногих волновала их собственная манера письма, так сказать, «чистое искусство», но какая бы то ни было идейность и идея, идеи вообще вызывали у них аллергию. Они, если прибегнуть к известному идеологическому штампу, «разложились» без всякого влияния извне — разложились, так сказать, под силой собственной тяжести, что не мешало некоторым из них сохранять свой талант, но применять его исключительно к разного рода литературным «акварелям». Идея, кроме Кочетова, не интересовала уже никого.

Как говорится, «всё уже украдено до нас». Но если это не интересовало даже тех, кто прошли через военные испытания, то как это могло заинтересовать родившихся «под мирным небом»?

Никак. Если своей революционной убеждённости Мария Ивановна из фильма «Запомните меня такой» не смогла передать даже собственным детям, то что вы хотите от тех людей, чьи мамы торговали рыбой на Привозе?

XXVIII. Вежливость и строгий костюм как повод глубоко опечалиться

Читаем очерк дальше:

Я прочёл о многих, кого злобная дамочка в своей статье пытается так или иначе скомпрометировать. Прочёл, конечно, и о себе, — не зря же миссис провела в нашей редакции добрую половину дня, задавая вопросы и почти не слушая ответов на них.

«Московским журналистам, как русским, так и иностранным, — читал я не без интереса, — редко доводилось встречаться с Кочетовым. Поэтому, когда я позвонила ему по телефону и выразила желание встретиться с ним, я была удивлена готовностью, с которой он согласился на такую встречу. Мы встретились с ним на следующий день в редакции Октября. Здесь меня поджидал ещё один сюрприз. По внешнему облику Кочетов мало напоминает грубого и напористого пролетария, каким его себе мысленно представляешь, читая его романы».

Мадам удивляло даже то, что я оказался «одет в тёмный деловой костюм, белую рубашку и полосатый галстук».

Изумительно! «Задавая вопросы и почти не слушая ответов на них»! О да, это, можно сказать, фирменный стиль пропагандистского допроса, маскирующегося под «беседу». Забудьте! В подобных случаях с вами встречаются не для того, чтобы беседовать, а для того, чтобы на вас, как на болвана, потом «навесить» то, что было заблаговременно составлено в виде заготовок.

Патриция Блейк «была удивлена готовностью, с которой он согласился на такую встречу»

А на что она рассчитывала? Что Кочетов пошлёт её на три буквы или просто не будет с ней говорить, раздражённо швырнув трубку? Ах, какой неожиданный разрыв шаблона, какая неприятность!

Ну и самое вкусненькое, повторим: