Вся история Фролова, советского вампира

Она ушла довольно далеко, видимо, для неё было важно остаться одной без свидетелей. Но не настолько далеко, чтобы я не слышал, как её рвёт, буквально выворачивает наизнанку. И продолжалось это довольно долго. Я ещё удивился. Было отчётливо слышно, что из неё что-то льётся. Но это лилось так долго и так интенсивно, что мне показалось странным, чтобы в человеке помещалось столько жидкости, в смысле, не во всём человеке, а в его желудке.

Потом это закончилось. её долго не было, видно, она пыталась привести себя в порядок. Наконец она появилась и всё-таки села за руль.

– Извини, – сказала она. – Мне нужно спешить.

Она поехала, и я пожалел, что не остался на дороге. Я вообще не думал, что автомобиль «Лада» способен развивать такую скорость, причём в городе, среди машин, втискиваясь между ними, обгоняя, подрезая, пролетая в сантиметрах от них. Напротив автовокзала она остановилась.

– Здесь я тебя высажу, – сказала она.

– Может, вас проводить? Вам точно не нужна помощь? – спросил я на всякий случай.

Она улыбнулась как-то двусмысленно и ответила:

– Сегодня я не могу пригласить тебя, но скоро это случится. Ты славный мальчик и ты ничего не понимаешь. Я тебе позвоню в редакцию, когда приду в себя.

Машина тронулась с места, поехала по городу немного тише, а я пошёл на автобус. Я действительно ничего не понимал. И все эти странности произвели на меня какое-то неприятное впечатление. Короче, я поехал к художникам, по дороге зайдя в продовольственный магазин и купив там продовольствие в количестве двух бутылок водки. Кроме двух бутылок водки, я купил банку огурцов, два плавленых сырка и полбуханки хлеба.

Художники моё появление, равно как и появление двух бутылок водки со скромной закуской, восприняли как данность, но у них в этот вечер уже было куплено две бутылки водки на деньги, полученные от клуба Судоремонтного завода за вдохновенный образ судоремонтника на стенде «Ими гордится коллектив». И как-то так получилось, что никто к ним в этот вечер не пришёл, кроме меня. Потом только, когда мы начали пить, пришёл какой-то Саша, долго и нудно пел под гитару, что мешало ему пить с нами наравне, но всё равно он оказался пьяным и довольно скоро ушёл, чему я в глубине души обрадовался.

В общем, четыре бутылки на троих – это не трагически много, но меня почему-то тоже сильно развезло, и я заснул чёрным каким-то сном. И всё.

Проснулся я среди ночи. Было темно, и ужасно хотелось пить. И как-то было мне исключительно хреново, и на душе всё ныло. И я понял, что водка не помогла. Я тихонько, чтоб не разбудить художников, надел куртку и вышел, аккуратно захлопнув за собой дверь.

Улица Пушкинская встретила меня резким холодным ветром. Дождя не было, но в воздухе висела водяная пыль, было сыро и довольно противно. Я нормально держался на ногах. Меня не шатало и не бросало. И я пошёл вниз в сторону улицы Станиславского. Мимо огромного здания банка по левой руке. Мимо тоже огромного памятника героям гражданской войны. Где прожектор выхватывал свисающие в ночной темноте тяжёлые бронзовые яйца. Жеребец, которому принадлежали эти яйца, был поднят на дыбы революционным казаком с шашкой, сидящим в седле, сжимающим повод бронзовой рукой.

По улице Станиславского ехал пустой трамвай. Он был ярко освещён, ехал быстро и жутко гремел. Тут мне показалось, что трамвай – это какое-то существо, что он голодный, и куда-то спешит. Спешит туда, где может утолить свой голод. Он голодный, потому что пустой. Ему надо набить своё пустое чрево людьми, тогда он успокоится. Я понял, что схожу с ума, что я заразился от Валеры хорошей качественной шизофренией.

Я достал сигарету и долго прикуривал, потому что ночной холодный ветер летал вокруг меня и мне назло всё время тушил спичку. Но я упрямый человек. Я прикурил в конце концов сигарету, пару раз затянулся и послал к такой-то матери и трамвай, и ночной ветер, и эту полукрысу, полу-бог-знает-что, которую я прибил железным совком. И даже эту Сильвию Альбертовну с её жутким воем и своей оригинальной манерой водить машину. Хотя к ней, после того как её так страшно выворачивало наизнанку в рощице недалеко от аэропорта, я в конце концов стал испытывать что-то вроде сочувствия. Но я не послал к чёртовой матери Валеру и Марию. Они ничем этого не заслужили. Я просто стоял и ждал, когда у меня пройдёт. И всё наконец-то прошло.

Это была просто улица Станиславского. Обычная ноябрьская ночь. Обычный пьяный я. Сигареты «Наша марка» Донской табачной фабрики. До моего подвальчика оставалось полквартала. Я не спешил. Мне хотелось вдыхать холодный воздух с водяной пылью. Мне хотелось стоять и смотреть на улицу Станиславского. Мне казалось, что я не смотрю, а подсматриваю за ней. А она без людей наконец может быть собой, не изображать ничего. Как хотел Станиславский. Мне про Станиславского всё рассказала одна актриса, когда мы лежали с ней в каморке у художников, вокруг была темнота, и на нас ничего не было. Она мне тогда наглядно доказала, что Станиславский был прав. Вот и мой подвальчик. Ещё сигарета и спать.