Вся история Фролова, советского вампира

Она приподнявшись на лопатках, подняла рубашку к груди, потом, оторвав голову от подушки, сняла рубашку через голову. Откинувшись на подушке, она взяла руку Фролова, положила её себе на бедро, и повела её вверх, через живот, грудь, пока не закрыла себе его ладонью губы, целуя его руку.

– Gdy byłam mała, tu się chowałam przed babcią. I od tej pory tu się zawsze chowam, gdy jest mi źle. A jest mi bardzo źle, Jasiu mój. Bardzo, bardzo źle. Po co tyś głupi ożenił się z Zośką? Po co? Ona cię nie kocha. Ja cię kocham. Nigdy nie przestałam. Za Jurka poszłam, bo matka mnie namówiła. Że wstyd przed ludźmi, tyle lat mam, a jestem sama. Rodzina się śmieje. Myślałam, że będzie dobrze. Nie jest wcale dobrze. On pije, drze się na mnie, wie, że go nie kocham. A jak będę udawała? Próbowałam udawać, ale się zmęczyłam. Teraz on pije, ja też piję, to się źle skończy[28].

Она опять заплакала, а рука Фролова в её руке проделала обратный путь, но ведомая рукой женщины, не остановилась на внешней стороне бедра, а оказалась на внутренней стороне и поднялась туда, в то место, где женское тело начинается, а мужское кончается. Там её ладонь прижала его ладонь и пальцы к своему телу, и женщина глубоко, прерывисто вздохнула.

– Jasiu, zrób mi synka. Nikomu nie powiem, ani twojej Zośce nie powiem, ani Jurkowi, ani nawet księdzu na spowiedzi nie powiem. Nigdy-przenigdy. A będę go kochała, jak ciebie kocham. I się wtedy nie rozpije. Ratuj mnie, Jasiu, zrób mi to[29].

Говоря так, она притянула его к себе, стала расстёгивать на нём рубашку, но не удержалась и провела рукой внизу. Её борьба с поясом и пуговицами на брюках Фролова, борьба, в которой избыток эмоций мешал достижению результата, окончилась тем, что Фролов сам довершил своё раздевание. Она приникла лицом к его груди, и сказала:

– Od twojej skóry śniegiem czuć…[30]

Больше она ничего не сказала…

Любовь, которую она знала раньше, торопливая, агрессивная, нетрезвая, была настолько не похожа на то, что происходило теперь, что первый её стон был скорее даже стоном удивления. Впрочем, пьяная женщина всё-таки стонала негромко, так как привычка скрываться, таиться, не выдавать себя стала её второй натурой.

Одна её коленка упиралась в твёрдую стену, другая в грубую ткань обивки дивана. Ничего этого женщина не чувствовала.

Она схватила его руки и прижала его ладони своими ладонями к груди, и чувствовала то, что чувствуют его ладони. Как сжимается её грудь под его ладонями, какая она большая, вся для него, для его сильных пальцев. И всё её тело для него. Вот он приходит и отходит. Вся его любовь, вся его сила, вся его жизнь… это его твёрдое, горячее, нетерпеливое, жадное, требовательное… Всё, всё для него, вся она для него…

И когда первый раз в жизни она приблизилась вплотную к ощущению, что сейчас растворится в теле мужчины, перестанет существовать, вдруг она, как при фотовспышке, увидела его… И поняла, что это совсем не Ясь, а какой-то незнакомый мужчина. Но было уже поздно.

Именно в этом незнакомом мужчине она и растворилась вся без остатка, перестала существовать, вся превратилась в реку, текущую внизу её тела, и вместе с этой рекой ушла в темноту, как будто под землю.

Она ещё чувствовала, что он здесь рядом, она наконец почувствовала, как колено её врезается в стену. И, проведя рукой по его плечу, почувствовала, какая гладкая у него кожа и какое сильное тело.

Она хотела ещё прикоснуться к нему, узнать о нём ещё хоть что-то, запомнить ещё хоть что-то. Но силы оставили её, она почувствовала, что засыпает, сейчас заснёт у него на плече. Заснёт счастливой, несмотря ни на что. Даже несмотря на то, что его не будет рядом, когда она проснётся.

Женщина спала, Фролов взял её руку и осторожно приложил к своему рту. Теперь и он знал, что вернётся. Сможет вернуться туда, где ему помогут, чтобы демон, сидящий в нём, отступил.

Не мучил его, как мучает здесь, далеко от дома.

Глава 26. Неудачное жертвоприношение

Утром 23 ноября по радио передавали классическую музыку. Даже песни вроде «Мы поедем, мы помчимся на оленях утром ранним…» как будто показались слишком легкомысленными для такого часа. Это могло означать только одно – в государстве произошло или вот-вот произойдёт очень важное событие. Причём событие это носит или будет носить метафизический характер, оно связано с темой жизни и смерти, и серьёзная классическая музыка заранее должна ввести советских людей в настрой, соответствующий глубоким размышлениям. Привлечь внимание к вечным ценностям, вызвать мысли о возвышенном, о величии и о жертвенности, такие характерные для советского человека.