Легко сказать. В неё невозможно попасть, а она совершенно от тебя не бегает. Зато она сама бьёт так, что ни увернуться, ни закрыться не получается. Немного даёт отдышаться, потом опять бьёт. В конце концов мне удалось её схватить, по-моему, она мне просто позволила это сделать. Потом мы долго и страстно любили друг друга прямо на этих матах. Потом мы залезли в душ и наконец оделись. Съели по куску мяса, после чего мне было объявлено, что ещё меня ждёт урок английского и французского языка. Ну хоть языками мы занимались одетые, и на том спасибо.
Не то чтобы она мне запрещала смотреть телевизор, пить пиво и читать всякую дрянь в газетах. Но я скоро перестал это делать, потому что я вошёл во вкус… Память у меня неплохая, идея учить сразу два языка мне понравилась. Телевизор сам отодвинулся на задний план. А когда я по неосторожности поставил ей фингал под глазом, она открыла бутылку какого-то очень хорошего вина (вино правда было вкусное, но я в нём не сильно разбираюсь) и подарила мне незабываемый вечер в спальне.
Так начался мой путь в другую жизнь. Меня заставили читать книги, по поводу которых я раньше только хвастался, что читал их. Нужно думать, что ты делаешь, говорила Сильва, если нет мозгов, то и кулаки не помогут. Я потом только понял, она всё знала наперёд, потому что это была её вторая жизнь. У неё уже был опыт первой. И дело не только в том, что ей нужно было иметь человека, на которого можно полностью положиться. Просто я был первым человеческим существом, которое она любила, а не просто развлекалась.
Да, на военную службу она в конце концов не пошла. Хотя её очень уговаривали два гиганта – старших лейтенанта. Решила посвятить своё время мне, а не армии. Я не возражал.
Военные про её прошлое почти ничего не знали. Как и вообще никто не знал. Знали только Мария, Тома, Валера и я. Знал ещё поэт, но уже никому не мог проболтаться. Военные не знали. И очень хорошо. Сильва с ними не поддерживала связи. Кажется, Тома созванивалась периодически с танкистом. А второй, разведчик, кажется, тоже ей звонил. Вроде бы у них всё было хорошо. Ещё бы. Я думаю, наверняка и в звании повысили обоих, и награды дали. Они ведь реально большое дело сделали. Ситуация была грозная. Да… командный пункт под землёй размонтировали, всё, что можно, увезли. Все ходы забетонировали, застроили кирпичами. Ящер произвёл впечатление.
Но участковый, судя по всему, знал, как спуститься под землю. Он иногда исчезал с хутора дней на пять. Возвращался усталый, осунувшийся, Елизавете Петровне говорил, что там всё тихо, никто плохой не попадается. А так участковый стал жить, как жил до всей этой истории. Любил выпить, хорошо поесть, ездил к брату, ездил в Самодуровку, детей послал учиться в Ростов в университет. И правильно. Прямо на факультет биологии, где Томин зоркий глаз. С Томой регулярно созванивался сначала, потом звонки пошли реже. Но когда она родила, ездил в Ростов с подарками. Мужа её стеснялся. Но за водкой отошёл. Они хорошо выпили втроём – Борис Яковлевич, Гущин и участковый. Оказалось – интеллигенты тоже любят выпить и вообще они нормальные мужики. Мы с Сильвой подошли позже, после драки и английского.
Мальчик перестал говорить с ней на седьмом месяце. Проявлял большую активность, толкался изнутри. Но молчал. На вопросы тоже не отвечал.
Её пациент умер, похороны показывали по телевизору. Хоронили у кремлёвской стены. Когда гроб понесли к могиле, на пути оказался какой-то корреспондент с камерой. Я даже испугался, что его сбросят в яму и закопают вместе с гробом. Чтобы не прерывать церемонию. Мой рассказ про этот эпизод Тому не рассмешил. Тогда только мы узнали, что генеральный секретарь был её пациентом.
Мальчик родился совершенно нормальный. Рос нормальный. Никаких странностей, отклонений. Тома опять была беременна. Потом родилась девочка. Прошло несколько лет.
Однажды мы с Сильвой были у них вечером. Тома мне сказала, что я сильно изменился. Ещё бы. Мы с Сильвой давно уже дрались одетые, и даже речь у меня изменилась. «Конечно, изменилась, – согласилась Тома, – ты стал намного меньше говорить». Я пошёл посмотреть, что там делает Гущин. Гущин укладывал детей спать. Он сидел на кровати с большой книгой сказок в руках, а мальчик и девочка в пижамках залезли ему на колени. Они требовали сказку про кротов.