Вся правда

В Москве есть масса мест, где можно без проблем провести время, нежась на солнышке и перебирая аккорды. Я написала в дешевой простой тетрадке тексты нескольких моих любимых песен и аккорды к ним и теперь разучивала наизусть, сидя с гитарой на парковой траве. Цой, Никольский, Шевчук, Лоза. Таганка (за простоту игры, всего три аккорда), Чайф, Крематорий. Безобразная Эльза радовала меня невероятно, так как мне казалось, что я просто пою про себя саму. Мусорный ветер. Пожалуй, все, для начала. Пока еще не кончились папочкины денежки, надо было набить руку и создать себе хоть некоторое подобие репертуара, чтобы было чего бряцать в московских переходах, когда нечего будет есть. Я уже видела таких ребят, когда шлялась по городу после школы. Чехол от гитары на пол, поешь, ни на кого не глядя и все. Удовольствие и какие-никакие деньги. Ночевала я на крыше одного дома ни Измайловской. Я неплохо знала те места раньше, поэтому после некоторых поисков нашла открытый чердак. То есть замок на нем был, но являлся он чистой фикцией, так как душка на двери прогнила. С третьего удара ботинком замок с душки слетел и дверь открылась. Не могу сказать, что подобные ночи отличаются комфортом, но я комфорта и не искала. Разломанные картонные коробки с местной помойки, все свитера, куртка. Сигареты, пиво. На моей крыше шахты лифтов и чердачные выступы образовывали некоторые закоулки, среди которых я и окапалась. Я лежала, курила и смотрела на звезды. Теплые летние ночи, бездонное и все понимающее небо, одиночество и спокойствие – все это было прекрасно. Я совсем не вспоминала о доме. «Не ищите меня. Я не теряюсь, а ухожу. Навсегда. Элис». Эту записку из чистой любезности я оставила на столе в своей комнате, наверное, они ее нашли. В любом случае, это их проблемы. Иногда на крыше шел дождь, и тогда мне приходилось спать на чердаке. Он был грязным, вонючим. После таких ночей я подолгу отмывалась водой из газировочных аппаратов. Один такой стоял в пяти минутах от моей крыши. В жару я ехала в Серебряный Бор и купалась. У меня было мыло, так что кое-как я стирала вещи и мыла голову. Слава Богу, подобные жертвы от меня требовались не долго. В моей бродячей жизни я довольно быстро обросла знакомыми, у некоторых из которых иногда можно было натурально помыться и постираться. Иногда мне перепадала возможность и переночевать в человеческих условиях. При наличии гитары и голоса, позволяющего мне громко и не очень фальшиво петь, я не испытывала особого жизненного дискомфорта.

– Что такое осень? Это небо! Плачущее небо под ногами! – старательно выводила я, перекрикивая гитару, на которой еще не очень хорошо тренькала.

– Еще раз! – частенько подходили ко мне дяденьки потрепанной пьяненькой наружности и клали в чехол десятирублевки.

– На маленьком плоту, сквозь бури, дождь и грозы! Взяв только сны и грезы, я тихо уплыву! – заверяла я окружающих и за это мне порой набрасывали денег на три-четыре дня сытости вперед. Я в основном профессионально реализовывалась в переходах на Китай-городе. Их там было много, они были длинными и ветвящимися. Милиция там ходила редко и их всегда можно было заметить заранее. Впрочем, они не слишком доставали музыкантов. По-принципу: что с них, с блаженных, взять. На второй день моей новой жизни я пришла на то место, где недавно на меня смотрела толпа растерянных людей, а меня увозили в грязной иномарке. Я долго сидела на парапете у входа в метро и смотрела на текущих мимо меня людей. Ничего, абсолютно ничего не говорило о том насколько ужасным для меня оказалось это место. Но я часами сидела, не желая менять место. Именно в небольшом парке между двумя выходами метро Китай-город я и учила свои песенки. И переходы Китай-города стали местом моей работы. Моего попрошайничества. Моей тусовки. С того дня я считала Китай-город местом, принадлежащим мне лично.

– Привет. Ты чего поешь такую пургу? – спросил меня как-то вечером щупленький субтильный паренек с некрасивым подвижным лицом.

– Могу еще Таганку. Желаете? – работала я.

– Таганку совсем не хочу, – испугался он. – Пива хочешь?

– Давай, – не запротивилась я. – И сигаретку, если ты добренький.

– Держи. Ты хоть кто?

– Элис. А тебе чего? – полюбопытствовала я.

– Поешь хорошо. Правда, всякую муть, но красиво. Я тоже музыкант.

– Да что ты? – потеплела я. Паренек-то свой.

– Я Крыс. – Вздохнул он. А что, есть что-то справедливое в кличках. Они больше отражают суть человека. Паренек и вправду был похож на крыса. Беленький, практически белесый, как альбинос. С темными глазами и тоненькими губами. Было в нем что-то жалкое, что-то такое же жалкое, как и во мне

– Я Элис, – повторила я. – Ты на чем играешь?

– На бас гитаре. Но только не эту попсу.

– А что?

– Летова. Наутилус. Комитет охраны тепла. Мало ли. И свое играю с ребятами. У нас точка в МАДИ.

– Ух ты. А можно посмотреть? – заинтересовалась я.

– Да легко. Я туда еду. Хочешь со мной? Скажем, что ты можешь бек-вокалом пойти.