Вся правда

– Пить… Прошептал Тимка. Его ладонь поразительно вольготно лежала на моей груди

– Не пойду, – категорически отказалась я.

– А-а-а… – ответил он, но стонать я и сама могла не хуже.

– Пить… – присоединился к нам Крыс.

– Кто-то должен стать героем, – сказала я через четверть часа.

– И это буду не я, – отрезал Тимка. Героический Ярик, вынырнувший из недр дивана (до этого от него были видны только руки и немного спины) произнес:

– Заткнитесь, нелюди. Сейчас я встану и принесу чайник.

– Круто, – хором восхитились мы. Через долгие, томительные десять минут, когда мы уже совсем было решили, что Ярик погиб где-то в пути, сраженный похмельем, он вошел и остановился на пороге.

– Не ходите туда! – сделав страшные глаза, произнес он. – Особенно, ты, Крыс.

– Почему? – не поняли мы.

– Ну, это все-таки твоя квартира. Была. – После этой эпитафии мы резвенько вскочили и понеслись в комнату. И онемели. В квартире наступила зима. Выпал снег.

– Элис, – простонал Тимка, – откуда тут снег? У нас зима?

– Нет, – выдавила я и оглянулась на Крыса.

– Не холодно, – прошептал он и прикоснулся к снегу. Я очарованно смотрела на побелевшие и как-то похорошевшие от этого шкафы и ковер. Снег был даже на столе. Он осыпал горы бутылок, припорошил засохшие бутерброды.

– Это мука, – выдавил из себя Крыс, побледнев. – Везде.

– А на кухне, на полу тесто. Кто-то взбил его на полу. – Крикнул веселый Ярик и припал к чайнику. На родительской кровати вповалку спали припорошенные мукой остальные участники бездника, числом рук и ног около десяти. Все они были заметены равномерно, так что теперь нельзя было выяснить, кто именно устроил такое бесчинство.

– Уже два часа дня, – вдруг остекленел Крыс, увидев часы на стене. Я сорвалась с места и побежала за веником.

– Сметай муку в пакет.

– А как с диваном быть? На народе муки полно.

– Подметай по ним! – бесился Крыс, рисуя себе картины возвращения предков в это снежное безмолвия.

– Пошли вон! – вытолкал он из туалета пару не пойми кого.

– Кто это был? – спросила я.

– Не знаю. Наверно, позже прибились.

– Проверь ценности, – посоветовал Тимка.

– Да брось. Они никакие.

– Унитаз сломали! – вдруг прослезился Крыс, – этого мы не уберем точно.

– Что тут произошло? – в туалет пролезла мятая морда Перевала.

– Перевал, это что? – грозно вопрошал Крыс.

– Это? – оглянулся тот вокруг.

– Да!

– А … Котенок серому не давала, дразнилась. Он ее мукой закидал, – проявил недюжинную осведомленность Перевал.

– И че, дала? – спросил заинтересовавшийся Тимка.

– Хрен разберет. Может и дала.

– Выметайтесь все. – Бился в истерике Крыс, – только пусть Барышня останется и Линн. Убирать помогут.

– Не вопрос, – согласились мы. А чего напрашиваться на неприятности. Мы с Тимкой поехали к нему домой. Он не мог забыть ощущения руки на моей груди. Видимо, решил повторить.

– Тебе есть где ночевать?

– Нет, – решила я дать ему новый шанс.

– Тогда я могу тебя вписать у себя на пару дней, если хочешь.

– Давай. – И мы поехали. Пара дней у красивого парня в хорошей квартире недалеко от Китай-города. Пара дней на крыше. Пара дней на портике галер около красной площади. Такая жизнь была по мне. Надо сказать, что это лето было для меня вполне прекрасным. Я почти не вспоминала театр, единственный, которого мне было жаль. Свобода имела привкус грязи и похмелья, но в остальном мне все нравилось. Я пела, бегала от милиции, расширяла свои познания в области психотропных средств. Иногда затевала романы, редко длившиеся больше недели и все было неплохо, пока не стало холодать по ночам. Однажды в сентябре, когда на крыше было жуть как холодно, я напилась водки только ради сугреву.

– Нет, так я сопьюсь. – подумала я. Янка Дягилева погибла молодой, но вовсе не была спившимся бомжем. Я тоже хочу ярко гореть, а не тускло квасить. Поэтому я потратила некоторое время на поиск зимовки.

– Знаешь, в паре остановок от Белорусского вокзала живет один правильный кадр. Данила зовут. У него свой флэт. Если доболтаешься, даст перебиться, – посоветовал мне один залетный кислотник из Питера.

– А как мне с ним объясниться? – спросила я.

– Скажи, что ты системная. Тебе нужно только на ночь вписаться. Предложи что-нибудь.

– Что?

– Еду, помощь. Уборку. Или травы ему привези.

– И пустит.

– Наверняка. Ты тихая приятная мадам, отчего не пустить. Не пропадать же тебе зимой, в самом деле. Ты ж из наших.

– Из наших? – переспросила я, а на сердце у меня потеплела. Вот она я, одетая в изрисованные и рваные джинсы, с гитарой и сигаретой в зубах. Ничего приличного, одно непотребство. Но есть кто-то, кто говорит – ты из наших, Элис. Вот тебе адрес. Живи, там тебя примут. Так я поехала на платформу Тестовскую, к Даниле. И прожила у него до конца октября. До той поры, пока к нему из Питера не приехал его старый знакомый. Известный в определенных кругах деятель, загадочный и отвязный. Лекс.

Глава 2. Вертеп как место тепла.