Вся правда о российских евреях

Некоторые объяснения, почему это так, появляются, особенно если сравнить две версии «Второй книги воспоминаний», — вышедшую в Париже и опубликованную в Москве, на волне «перестройки». «Откуда взялось столько евреев после погромов и газовых камер? В толпе, хоронившей Ахматову, их было непропорционально много. В моей молодости я такого не замечала. И русская интеллигенция была блистательна, а сейчас раз-два и обчелся… Мне говорят, что ее уничтожили. Насколько я знаю, уничтожали всех подряд, и довод не кажется мне убедительным. Евреи и полукровки сегодняшнего дня — это вновь зародившаяся интеллигенция».[367]

В книге, вышедшей в Париже, конец абзаца несколько красочнее: «Евреи и полукровки сегодняшнего дня — это вновь зародившаяся интеллигенция. Все судьбы в наш век многогранны, и мне приходит в голову, что всякий настоящий интеллигент всегда немного еврей».[368]

Итак, после «исчезновения» (!!!) русской интеллигенции евреи стали как бы этой интеллигенцией. Что ж, это та же самая оценка, что и у Шульгина, но с другой совершенно стороны. Шульгин все русское любил, в том числе и русскую церковь. Н. Мандельштам же полагает, что «нельзя напиваться до бесчувствия… Нельзя собирать иконы и мариновать капусту».

Как видите, по мнению Мандельштам, запойное пьянство и вообще «некультурность» отождествляются с любовью к иконописи, но для «культурного человека» вовсе нет ни запрета «готовить фаршированную рыбу», ни «надевать полосатый талес». Совершать эти действия и оставаться интеллигентным человеком — это можно. Главное — икон не собирать и капусты квашеной не есть.

Кстати, ненависти Н. Мандельштам к презренному «быту» может позавидовать даже Багрицкий. Разница между женой и временной подружкой ему и в старости оставалась непонятна. У Мстиславского «на балконе всегда сушились кучи детских носочков, и я удивлялась, зачем это люди заводят детей в такой заварухе».[369] Нет худа без добра — детей у этой наследницы двадцатых годов нет. Не было и у Екатерины Михайловна Плетневой, но по совершенно другой причине. Екатерина Михайловна разницу между женой и вокзальной блядью осознавала, детей хотела… Но… «Какое право я имею привести ребенка в этот ад?!» — так говаривала Екатерина Михайловна в годы, пока было не поздно. После того, как помер Сталин, ужас разлился речами и пустой болтовней. Стало не страшно иметь детей — в том числе и дворянам, но было поздно.

Две ровесницы, обе бездетные. Но какие разные по смыслу судьбы! Какие разные жизни они прожили!

Я очень сожалею, что Мандельштам не прожила лет на десять больше. Что она не увидела, как изменяется состав интеллигенции в России, как новая русская интеллигенция оттесняет евреев. Как евреи все безнадежнее проигрывают конкуренцию. Грустно…

Так же точно и веселая дама[370] Евгения Гинзбург так ничего не забыла, но ничему и не научилась. В свое время Твардовский не захотел печатать ее книгу: «Она заметила, что не все в порядке, только тогда, когда стали сажать коммунистов. А когда истребляли русское крестьянство, она считала это вполне естественным». Слова Твардовского доносят до читателя друзья Е. Гинзбург, Орлова и Копелев, в своем послесловии (своего рода форма печатного доноса).[371]

Но ведь в ее книге и правда нет ни одного слова покаяния. Даже ни одного слова разочарования в том, чему служила всю жизнь! Объясняется (причем неоднократно), что СССР — это все-таки лучше «фашистской» Германии.

Если в книге Гинзбург появляется мотив раскаяния, то это мотив покаяния стукачей — и вполне конкретных, — тех, кто сажал ее близких. Или «фашистского» офицера Фихтенгольца, оказавшегося в советском лагере на Колыме.

По поводу же собственной судьбы — только ахи и охи про то, как все было замечательно. И никакой переоценки!

Вот только трудно поверить, что так уж обязана Евгения Семеновна революции прочитанными книгами. «Мой дед, фармацевт Гинсбург, холеный джентльмен с большими пушистыми усами, решил, что когда девочки (моя мама и сестра Наташа) вырастут, он отправит их учиться в Женеву», — свидетельствует Василий Аксенов в предисловии, написанном к книге матери.[372] В русском издании книги Гинзбург этого предисловия нет.

Впрочем, и сама Евгения Семеновна проговаривается об отце: «учил в гимназии не только латынь, но и греческий».

Неужели еврей, окончивший русскую гимназию (явно не религиозный фанатик и не «отсталый» тип), помешал бы ей читать книги, самой получать образование? Об этом смешно и подумать.

Так что вот — палачам России было весело. Каяться они даже и не подумали, даже десятилетия спустя. Опять же из Булгакова: «Это надо осмыслить…».

Без покаяния

Наивный Михаил Хейфец писал о покаянии потомков за преступления предков. Ха-ха! Это он, наверное, судил по Германии, не иначе. Это на процессах, где на скамье подсудимых сидели эсэсовцы, случалось: человек под грузом показаний свидетелей и предъявленных документов хватался за голову, глухо стонал, осознавая, в какой же кошмар он влип.