Вся собачья жизнь

Я юркнула в комнату и присела на ближайший к двери стул. Место было не самое удачное. Стул был старый и колченогий, сидеть приходилось на самом краешке, боясь лишний раз пошевелиться. Тут уж я сама виновата – думать надо было, куда садишься. Неспроста ведь этот мебельный инвалид оказался в самом углу. Специально убрали с глаз долой, чтобы никто на него не сел. А тут я, боящаяся лишний раз обратить на себя внимание. Вот и сижу теперь в неудобной позе, рискуя в любой момент оказаться на полу среди мебельных обломков. К тому же рядом на другом стуле, покрепче, навалены горой дрессировочные костюмы. Внушительная такая гора с дорессировочным рукавом на вершине. Он все так же топорщит согнутый локоть, и от этого кажется, что там внутри что-то есть. Вернее, кто-то. Какая-нибудь отдельно живущая рука. Ерунда какая в голову лезет! Это потому, что я не могу толком сосредоточиться на разговоре Димыча с Давыдовым – мне почти ничего не видно.

– Да вы не нервничайте так, – предложил Захаров собеседнику. – Я же просто спросил, без всяких намеков.

– Да какое, к черту, просто?! Я же вижу, что вы уже Кольку в убийцы определили. Сами себе решили, что он виноват, а теперь любую белиберду принимаете как доказательство.

– Да с чего вы взяли? – фальшиво изумился Димыч.

– Вы дурачка из меня не делайте! – снова заорал Петр Алексеевич. – Я не пацан зеленый, я пожил уже. И повидал вас таких, хитромудрых.

– Да не делаю я из вас дурачка. Я просто уточняю полученную информацию. Как у специалиста. Вы ведь в этом лучше разбираетесь.

– Лучше! И в людях я лучше вас разбираюсь. Поэтому еще раз говорю: Рыбкин не мог никого убить. И причин у него не было Юрку убивать. А то, что подрались, так это у нас тоже бывает. Тем более, характер у покойника был сволочной. С ним не один Рыбкин дрался.

– А кто еще?

– Да пошли вы! – не выдержал Давыдов и махнул обреченно рукой. – Ничего я вам больше не буду рассказывать. Вы вон как все мои слова поворачивает. Как вам надо, так и трактуете. И вообще, на допросах адвокат должен быть.

– Так это на допросах. А у нас просто разговор. Уж и спросить ничего нельзя.

Оба разом замолчали, только сопели обиженно. Как дети малые.

Я выглянула из-за кучи дресскостюмов.

Давыдов с Димычем сидели друг напротив друга за столом и смотрели исподлобья. Димыч вдруг спросил совершенно мирным тоном:

– Так что там с дисплазией-то?

– Да ерунда, – махнул рукой Петр Алексеевич. – Вы больше слушайте сплетниц наших. Они вам такого расскажут, замучаетесь проверять.

– Петр Алексеевич, ну а если допустить, что у Ганса могла быть эта самая дисплазия, что тогда Кузнецов стал делать? Ведь это в самом деле могло скандалом закончиться.

– Собаку свою он точно не стал бы травить. К собакам он относился гораздо лучше людей. Вязать бы точно не стал, но и не убивал бы. Только ерунда все эти ваши предположения. Не было у Ганса никакой дисплазии.

– Откуда такая уверенность? Слухи ведь на ровном месте не рождаются.

– Послушайте вы меня, – устало сказал Давыдов. – Только внимательно послушайте и постарайтесь вникнуть. Дисплазия – это не чумка. Она ни с того ни с сего не появляется. Это врожденная болячка. У немецких овчарок, к сожалению, бывает часто. Поэтому при племенном разведении обоим родителям обязательно делают снимки на дисплазию. Без них, да без заключения авторитетных ветеринаров овчарку в разведение не пускают. Если это, конечно, ответственные заводчики, а не разведенцы, которым лишь бы собачку повязать «для здоровья». Но с такими Юрка дела не имел. Он невест очень придирчиво выбирал.

– А ему-то какая разница? – искренне удивился Димыч.

– Была, значит, разница. Он за породу переживал. Да-да, не улыбайтесь. Есть еще фанатики. Я уже говорил вам, что Ганс был кобель очень породный, к тому же красавец редкий. И снимки на дисплазию ему делались неоднократно. Не было у него этой напасти. А самое главное, у предков его тоже не было. Это очень важно, болячка наследственная, может через несколько поколений проявиться. Ганс был очень ценным кобелем. Мог бы породу улучшить.

– Но щенки же остались.

– Остались, только мало. К тому же, не все щенки в помете суперпородные получаются. Бывают и средние и откровенно неудачные. Да еще в какие руки попадут. Двух щенков от Ганса за границу продали. Две очень удачные суки. Теперь заграничные питомники породу улучшают. А у нас из заметных только Райс остался. Очень хорошие крови. И щенки просто на удивление ровные получаются. Плембрака нет. Очень ценный кобель, невесты не зря в очередь записывались.

– Как он, кстати?

– Ожил! Не поверите, выправляется потихоньку. Не тот, что раньше был, конечно, но хоть есть начал. Колька с ним как с родным сыном прямо. А вы говорите. Не может человек, который так за животных переживает, никого убить. Жалостливый он.

Димыч сидел задумчивый, шарил взглядом по фотографиям на стене. Потом вдруг спросил:

– А этот приятель Рыбкина, что на тренировку приходил, больше не появлялся?