Вся ваша ненависть

Мама щелкает переключателями на стене. Один из них включает измельчитель в раковине, другой зажигает свет.

– Слишком много выключателей, – бормочет она и замечает меня. – О, гляди, Мэверик, наша маленькая революционерка.

Кир мчит ко мне с высунутым языком и прыгает на ноги.

– Доброе утро, – говорю я псу и чешу его за ушком.

Он спрыгивает с меня и возвращается к Секани и его сэндвичу.

– Старр, сделай одолжение, – говорит Сэвен, копаясь в коробке, на которой моим почерком написано «Кухонные штуки». – В следующий раз уточняй, какие именно «кухонные штуки». Я уже три коробки перерыл, а тарелки найти не могу.

Я сажусь на табурет за столом.

– Задница ты ленивая, оторви себе кусок бумажного полотенца, и все.

Сэвен прищуривается.

– Пап, угадай, где я вчера подобрал Старр…

– Тарелки на дне вон той коробки, – быстро говорю я.

– То-то же.

Мой средний палец так и рвется наружу.

Папа говорит:

– Надеюсь, ты не у своего пацана была дома?

Я выжимаю улыбку.

– Нет. Конечно нет.

Прибью Сэвена.

Папа цыкает сквозь зубы.

– Угу. – И возвращается к розам.

На столе лежит целый куст. Цветы его иссохли, и часть лепестков опала. Папа ставит куст в горшок и засыпает корни землей.

– Они оклемаются? – спрашиваю я.

– Да. Немного подвяли, но все еще живы. Я попробую им помочь. Иногда, если пересадить цветы в новую почву, они оживают.

– Старр, – зовет Секани, набив рот хлебом и ветчиной. Гадость. – Про тебя в газете пишут.

– Секани, что я тебе говорила? Когда я ем, я глух и нем! – прикрикивает на него мама.

Папа кивает на газету.

– Ага. Зацени, маленькая Черная пантера.

Я на первой полосе. Фотограф запечатлел меня в момент броска – в руке у меня дымит слезоточивая граната. Заголовок над фото гласит: «Свидетель наносит ответный удар».

Мама кладет подбородок мне на плечо.

– О тебе все утро говорят в новостях. Твоя бабуля трезвонит мне каждые пять минут и сообщает, какой канал включать. – Она целует меня в щеку. – Только попробуй еще раз меня так напугать.

– Не буду. А что говорят?

– Храброй тебя называют, – отвечает папа. – Но, естественно, нашелся и канал, где тебя ругают за то, что ты подвергла копов опасности.

– К копам у меня претензий не было. Претензии у меня были к слезоточивому газу. Они первые его в нас бросили.

– Я знаю, малышка. Выкинь это из головы. Пусть этот канал поцелует меня в…

– Гони доллар, папа, – улыбается до ушей Секани.

– …В розы. Пусть целуют мои розы. – Он пачкает нос Секани грязью. – Ты от меня не получишь больше ни бакса.

– Да он знает, – говорит Сэвен, сердито глядя на Секани, а тот отвечает ему по-щенячьи виноватым взглядом – такой даже Киру составит конкуренцию.

Мама убирает голову с моего плеча.

– Ты это к чему?

– Да просто. Я предупредил Секани, что сейчас нам надо быть поэкономнее.

– А еще он сказал, что, возможно, нам придется вернуться в Садовый Перевал! – ябедничает Секани. – Это правда?

– Нет, конечно нет, – отвечает мама. – Мы справимся.

– Именно, – кивает папа. – Даже если мне придется торговать на улице апельсинами, как братьям из «Нации Ислама». Все будет хорошо.

– А ничего, что мы уезжаем? – спрашиваю я. – Ну, в Саду же все плохо. Что о нас подумают, если мы уедем, вместо того чтобы помогать своим?

Никогда бы не подумала, что скажу нечто подобное, но после вчерашней ночи я смотрю на все другими глазами – в том числе на себя и на Садовый Перевал.

– Мы в любом случае можем помогать, – говорит папа.

– Верно. Я буду работать в больнице сверхурочно, – добавляет мама.

– А я придумаю, что делать с магазином, пока его не восстановлю, – кивает папа. – Нам не обязательно жить там, чтобы что-то менять, малышка. Главное – не оставаться равнодушными. Согласна?

– Согласна.

Мама целует меня в щеку и гладит по волосам.

– Вы только посмотрите на нее. Переживает о благополучии общины! Мэверик, во сколько приедет страховщик?

Папа закрывает глаза и хватается за переносицу.

– Через пару часов. Знать не хочу, что там осталось от магазина.

– Пап, да все хорошо, – встревает Секани с набитым сэндвичем ртом. – Тебе не обязательно идти одному. Мы пойдем с тобой.

Что мы и делаем. Въезд в Садовый Перевал перекрыт двумя полицейскими машинами. Папа показывает патрульным удостоверение и объясняет, зачем нам нужно проехать. Во время разговора я дышу нормально; нас пропускают.

Но, блин, теперь я понимаю, почему сюда не пускают людей. Дым прописался здесь на постоянное место жительства, улицы завалены стеклом и мусором. Мы проезжаем мимо множества обгорелых остовов, которые раньше были чьими-то предприятиями.

Однако тяжелее всего смотреть на наш магазин. Сгоревшая крыша ввалилась внутрь, и кажется, что малейшее дуновение способно его разрушить. Обугленные развалины защищают лишь кирпичи и решетки.

Мистер Льюис подметает тротуар перед своей парикмахерской. С ней все не так плохо, как с нашим магазином, но метла с совком не сильно помогут делу.

Папа паркуется у входа, и мы выходим из машины. Мама гладит и сжимает его плечо.

– Старр, – оглядевшись, шепчет Секани. – Наш магазин…

Глаза его наполняются слезами, и мои вслед за ними. Я кладу руки Секани на плечи и прижимаю его к себе.