Вся жизнь

Но она все удалялась, а Эггер видел только шею, на которой красным полумесяцем светился шрам.

– Где ты была так долго? – крикнул он. – Мне столько надо тебе рассказать! Ты не поверишь, Мари! Рассказать об этой длинной, длинной жизни…

Она не обернулась. Не ответила. Слышался только шум ветра, вой и тихие вздохи, с которыми он касался земли, забирая с собой последний снег той зимы.

Эггер стоял на склоне совсем один. Он не двигался очень долго, а кругом отступала ночь. Когда он наконец пошевелился, за далекими горными грядами уже сияло солнце, заливало вершины столь нежным и красивым светом, что не будь Эггер таким усталым и сбитым с толку, он рассмеялся бы от пронзительного счастья.

В последующие недели Эггер не раз бродил по скалистым горным склонам над своим домом, но Ледяная Дама, или Мари, или кем бы ни было то видение, больше так и не явилась, и понемногу образ ее меркнул в его памяти, пока наконец не растворился окончательно. Эггер вообще стал забывчив. Случалось даже, что, встав с постели, он больше часа искал ботинки, которые накануне вечером повесил на печную трубу сушиться. Или, размышляя насчет приготовления ужина, окунался в долгие мечтания и грезы, которые утомляли его настолько, что он, нередко все еще сидя за столом, опускал голову на руки и засыпал, так и не съев ни кусочка. Иногда, готовясь отправиться ко сну, он ставил табуретку у окна и долго вглядывался в ночной пейзаж, надеясь, что на фоне ночи возникнут воспоминания, способные привнести хоть чуточку покоя в его смятенную душу. Но все чаще и чаще порядок событий у него в памяти путался, воспоминания летели кувырком, и стоило какой-то цельной картине предстать перед его внутренним взором – она тут же ускользала от него или таяла, как кусок сливочного масла на горячей сковороде.

Однажды двое лыжников увидели, как совершенно голый Эггер расхаживает перед своим домом по снегу в поисках бутылки пива, которую он накануне вечером вынес на улицу охлаждаться, и с тех пор некоторые из деревенских стали считать Эггера окончательно чокнувшимся стариком. Но его это не беспокоило. Он знал, что сознание путается у него все сильнее, но сумасшедшим не был. Да и вообще в то время он уже вовсе не придавал значения людскому мнению, а бутылка действительно нашлась после непродолжительных поисков – лежала себе рядом с водосточным желобом, лопнула от мороза, и пиво можно было сосать, как мороженое на палочке, – и Эггер с тихим удовлетворением отметил, что хотя бы в этот день у него мысли сочетаются с действиями.

Согласно свидетельству о рождении, которое, по мнению Эггера, не стоило и чернил для печати, стоявшей на нем, ему было семьдесят девять лет. Он прожил дольше, чем когда-либо предполагал, и мог в общем и целом быть довольным своей жизнью. Он пережил детство, войну и сход лавины. Работа его никогда не тяготила, он проделал в горах необозримое количество отверстий и, очевидно, срубил достаточно деревьев, чтобы хватило дров топить печи на протяжении целой зимы в каком-нибудь небольшом городке. Жизнь его не раз висела на волоске, а за последние годы, работая проводником в горах, он узнал о людях больше, чем способен осмыслить. В долг, как ему помнилось, он много не брал, не поддавался мирским соблазнам – пьянству, распутству и чревоугодию. Он построил дом, спал в бесчисленных кроватях, хлевах, на погрузочных платформах, а в России даже провел две ночи в деревянном ящике. Он любил. Получил представление о том, куда может привести любовь. Он видел, как люди ступают по Луне. Он так и не создал себе сложностей тем, чтобы поверить в Бога, и смерть его не страшила. Эггер не помнил, откуда пришел, и не знал, куда уйдет. И все же на отрезок времени между этими событиями, а именно – на всю свою жизнь, он смотрел без сожаления, с прерывистым смехом и огромным удивлением.

Андреас Эггер умер в феврале, ночью, но не на улице, как он себе представлял – солнечные лучи греют затылок или звездное небо висит над головой, – а дома, за столом. У него закончились свечи, поэтому он сидел при скудном свете луны – в крошечном прямоугольнике окна она походила на тусклую, покрытую пылью и паутиной лампочку. Эггер думал о том, что предстоит сделать в ближайшие дни: купить свечек, заделать щель в оконной раме, через которую задувал ветер, выкопать перед домом канаву глубиной по колено и шириной сантиметров тридцать, чтобы там скапливалась талая вода. «Погода подсобит», – довольно уверенно сказал себе Эггер. Если вечером нога у него не ныла, то на следующий день обычно погода стояла тихая. Эггер думал о ноге с благодарностью, ведь на этом прогнившем полене он столько лет промотался по миру! Однако сейчас уже не сумел понять – это его мысли или ему снится сон? Эггер услышал шорох, близко-близко. Мягкий шепот, так обычно разговаривают с детьми.

– Поздновато уже, – услышал он свои же слова.