Вся жизнь плюс еще два часа

Зашел разговор о пожарах. Недавно произошел нелепый и трагический случай. Человек вошел на стройке в помещение, где было темно, чиркнул спичкой и погиб от взрыва скопившихся газов.

— Бывает, раз в жизни и аршин стреляет, — сказал Рыжов, и Алексей вспомнил рассказы операторов о храбрости этого старого сгонщика.

Старик Скамейкин, который уже слегка опьянел, — он был все в тех же, только начищенных, сапогах и в длинном широком пиджаке — сказал:

— А как же, бывает, аршин стреляет. — И, глядя на Рыжова хитрыми, веселыми стариковскими глазами, протянул рюмку чокнуться с ним. Рыжов важно чокнулся со Скамейкиным.

Терехов подливал Лидии Сергеевне вино и смотрел на нее одобрительно. А Лидия Сергеевна краснела и краснела, потом поднялась со стула и, глядя на Терехова, ни с того ни с сего крикнула, как кричат на собраниях из рядов:

— Барин! Генерал!

Терехов засмеялся:

— Лидия Сергеевна, дорогая!

Лидия Сергеевна села с видом человека, исполнившего свой долг, ответила спокойно:

— Вы и есть барин, барин и генерал. Я должна была вам это сказать в порядке критики.

Терехов расхохотался. Все улыбались. Лидию Сергеевну на заводе любили, и то, что-она сказала директору, всем понравилось.

— А что, — с вызовом сказала Лидия Сергеевна, — я не отрицаю, Андрей Николаевич директор хоть куда. Импозантная фигура во главе завода — это неплохо. Но чересчур важен. Не могли бы вы обращаться с нами, простыми смертными, попроще? А то мои девочки в лаборатории ваше имя шепотом произносят. Неужели вам, коммунисту, лестно?

— Разве я такой важный? — со смехом спросил Терехов.

Лидия Сергеевна громко продолжала:

— Вот у меня в Баку директор был, сквернослов ужасный. Ругался прямо-таки матом. Вообще был грубоватый человек, но добрый и простой. У нас на заводе все его любили. Мы каждое утро, как положено, собирались у него на оперативках. Помню, однажды шла оперативка, а меня он не видел из-за огромного фикуса, который стоял у него в кабинете. Решил, что женщин на оперативке нет. И за что-то там ругнулся, да как! Я сжалась, притаилась, а когда выходили из кабинета, он меня увидел. Выбежал к секретарю, заорал: «Убрать эти цветы к чертовой матери!»

Лидия Сергеевна оглядела стол, посмотрела, слушают ли ее. Ее слушали.

— Между прочим, он ругался, а это не задевало и не оскорбляло человеческого достоинства, — со значением сказала Лидия Сергеевна. Она повернула к Терехову красивое лицо и улыбнулась. — Понятно?

— Такая тонкая притча и такая тонкая критика… — Терехов развел руками и сощурил глаза. — Тяжела ты, шапка Мономаха!

— А что? — насмешливо спросила Лидия Сергеевна. — Правда, хорошо, что нефтяную академию закрыли, а то меня за критику начальства теперь бы туда рекомендовали годика на два поучиться. Правда, Виктор Михайлович? — обратилась она к Баженову.

Баженов ответил:

— Что вы, Лидия Сергеевна! Я бы первый протестовал. Мы вас в обиду не дадим.

— У нас начальником лаборатории до меня был один товарищ, — продолжала Лидия Сергеевна, улыбаясь. — Была у него одна особенность — он записывал, что люди говорят. Каждый раз, когда я его ругала, он записывал в записную книжку. Записывал, как я его на оперативке назвала, что про него на партийном собрании сказала. Один раз я его назвала растяпой или раззявой. Он записал. А потом, помню, товарищ Баженов ему сказал: «Ты неспособный и ленивый, не можешь работать начальником лаборатории и можешь это записать в своих записках».

— А я боялся, что он запишет и перечислит, как я его назвал, засмеялся Казаков.

Смеялся Кресс, переводил блестящие глаза с одного на другого, и на его лице было написано: «Какие вы все молодцы!»

Алексей протянул к нему рюмку:

— За вас!

«Вот обида, — подумал Алексей, глядя на Кресса, — нет во мне восточного этого умения произносить тосты. А уж он не знаю каких тостов заслужил…» Он обнял маленького инженера.

Лидия Сергеевна крикнула:

— Хочу выпить за человека, которого мы полюбили. За нашего заводского Алексея Кондратьевича! За его талант!

— Чтобы не уезжал в Москву, оставайтесь у нас, — сказал Малинин.

— За товарища Изотова, — сказал своим грубым голосом Рыжов. — Он своего добился. И нам неплохо. Жаль расставаться, от сердца говорю.

Алексей был смущен и повторял:

— Спасибо, друзья, спасибо. Я за вас!

И ходил со всеми обнимался.

— А мы за тебя! — кричал Казаков.

— Товарищ Изотов для завода много сделал, — сказал Терехов, полагая, видимо, чти он должен это сказать, — выпьем за это.

Он произнес этот тост, понимая хорошо, что Алексей уезжает и что больше они, бог даст, не встретятся. Для Терехова все было кончено и перечеркнуто. Завершена реконструкция. Требовался тост, и он его произнес.

— Дорогие друзья, не умею говорить за столом, всегда об этом жалел. За дружбу не благодарят, сами знаете. То, что мы с вами сделали, — сделали. Поэтому за вас выпьем.