Вся жизнь плюс еще два часа

Белла и раньше, в Ленинграде, меняла, свои платья, резала их, дарила, давала подругам поносить. Я понимала, что Беллу обдерут, но уж тут ничего не поделаешь. Мы молча стали пить кофе.

Молодые люди за соседними столиками иногда смотрели в нашу сторону и махали нам рукой. Теперь с ними сидела неспекулянтка в шапке.

— Мы пришли сюда для встречи с этой дамой? — спросила я.

— Нет.

— А их ты знаешь? — Я кивнула в сторону молодых людей.

— Этого я не могу сказать. Но я с ними дружу.

Мне стало смешно, фокусы ее и ломанье дурацкое.

— Жалко Роберта, — сказала я, — он хороший и нормальный человек.

— Даже слишком, — ответила Белла. — В том-то и беда.

Она отодвинула чашку и посмотрела на меня без улыбки. Нахмурилась. Опять фокусы, подумала я. Но это были не фокусы. К нам шел тот невзрачный главный мальчик из компании молодых людей. Он подошел, поклонился, взял Беллу за руку и сел на стул боком. Он был худощав, мал ростом, глазаст. Лицо его имело почти треугольную форму, узкое внизу, оно несоразмерно расширялось в верхней части. Главным, почти единственным в этом лице были глаза.

«Похож на гипнотизера», — почему-то подумала я.

— Что-нибудь изменилось? — спросил он приятным, глуховатым, тоже гипнотическим голосом.

— Не знаю, — тихо ответила Белла. — Познакомься с моим старым другом Машей.

Он встал, еще раз поклонился и опять сел.

— Я как вас увидел, сразу понял: друзья, — сказал он мне. — Вы страшно непохожи. Это — важное условие для дружбы. Так как же? Едешь с нами?

— Не знаю.

— Я тоже не знаю, — тихо и виновато произнес он. — Тебе решать, что нам делать.

— Я подумаю. Подумаю и решу.

— Ты подумай, — обрадовался он. — Когда ты говоришь «Я подумаю», я уже знаю, что ничего хорошего не будет. Новая наука бихевиоризм, которая изучает поведение и слова человека; ты для этой науки совершенно бесполезный предмет. Нуль. И для любой другой тоже. Тебя нельзя изучать, милая.

— И не изучай, — ответила Белла.

— А с другой стороны… — сказал он и надолго замолчал.

— Что? — спросила Белла. — Скажешь наконец?

— Я тебя вижу насквозь.

— Все меня видят насквозь, в том-то и дело, — усмехнулась Белла, — все. Маша, например, тоже. Правда, Маша?

Теперь они смотрели друг на друга, и я опустила голову. И ждала, когда отойдет этот треугольный гипнотизер в потрепанных джинсах. Он скоро отошел.

Можно было платить и уходить. Больше, наверно, Белла сюрпризов не приготовила.

За наш столик уселся упитанный старик с молоденькой девушкой. Он громко ел, громко пил и громко расспрашивал девушку.

«А они что?» — громко кричал он, наверно оттого, что сам плохо слышал. Девушка отвечала тихой скороговоркой: «А он тогда взял свой чемодан и ушел». — «И правильно сделал! — кричал старик. — А она?» — «А ода ничего, продолжала работать в нашей организации». — «Правильно делала! — кричал старик. — А вы что?»

И официантки разгневались и стали у стены совещаться, нарушает старик порядок или нет тем, что так громко кричит.

— Он тебе понравился? — спрашивает Белла, когда мы выходим из кафе.

По правде говоря, он мне чем-то понравился.

— Нет.

— Ты его не знаешь, — говорит Белла кротко. Она хочет разговаривать. Я спрашиваю, чем он занимается, и узнаю, что он реставратор икон.

«Как странно, что реставратор икон так молод», — думаю я, но скорей всего она врет, никакой он не реставратор, а астроном, агроном, аптекарь, артиллерист. Она всегда легко и бессмысленно врала. Филолога называла философом, артиста режиссером, незнакомого знакомым.

— Ты с ним дружишь? — спрашиваю я.

— Нет, я с ним живу.

Ну, хватит! Ей надо бунтовать, пожалуйста, пусть бунтует на здоровье. Хотя это называется другим словом, и я на мгновение задумываюсь, не произнести ли мне его.

— Я надеюсь, что ты неудачно сострила, — говорю я.

— А это для тебя типично, ты надеешься на лучшее. Плохого как бы не было. Это твоя позиция и защитная реакция. Гораздо удобнее, — говорит Белла зло, — спокойнее! Это вообще характерно для научных деятелей. А я и не думала острить.

— Раз ты меня позвала, ты рассчитывала…

— …выслушать лекцию о женской чести, конечно! О том, какая должна быть спутница жизни у кандидата наук и заместителя директора института. Скоро он будет доктором. Ах, чуть самое главное не забыла — у талантливого молодого ученого, у… у гения!

— Он не гений, — говорю я, — это ты дура. Он и не изображает из себя гения. Но он действительно одаренный человек, который хочет нормально жить и работать, и тебя любит, такую дуру, и верит тебе абсолютно. Вот что самое в этом деле ужасное, если хочешь знать, что он тебе так верит!

— А не надо так уж верить!

— Довольно, — тихо говорю я. Если хочешь, чтобы тебя услышали, надо говорить тихо. — Надоело.

— Никогда не достается тот, кого любишь, — говорит она. — А жизнь все проходит и проходит. Пусть бы уж скорее проходила!

Я останавливаюсь у троллейбусной остановки и смотрю, как она почти бежит по улице, невысокая, в черном пальто и черном вязаном шлеме. Люди оборачиваются ей вслед.

9