Вся жизнь плюс еще два часа

— Нам нужен ящик-бокс, чтобы работать в атмосфере инертного газа. Кроме того, нет резиновых пробок 27. Перебои с сухим льдом. Нет химически чистой щелочи. И, как всегда, мешалки. Термометры. Термостаты. — Я слышу собственный голос, он долетает до меня странно высокий, какой-то механический.

Ящик для работы с радиоактивными веществами нужен нам по теме 3. Если я его сейчас добьюсь, вот так открыто, нагло, на «Субботнем кино», это все-таки будет что-то означать. Несколько месяцев работы.

Директор смотрит на меня хмуро, он знает, для чего нужен ящик. И распоряжается: дать. С оборудованием он привык не жаться. Оборудование берите, получайте ящик, но все остальное остается по-прежнему.

Ящик — это еще несколько месяцев работы. На ладони Леонида Петровича наш полимер, способный выдержать большие ударные нагрузки. Физики испытывали предел прочности при сжатии, предел прочности на разрыв, термостойкость — неплохо. Скромно говоря, неплохо.

Итак, ящик. Но я еще не села на место. Термостаты нам нужны.

И я говорю:

— А термостаты, Сергей Сергеевич?

— Термостаты! — кричит хор голосов. — Термостаты!

— Товарищи! — Дир стучит тонким карандашом по графину с водой.

— Термостаты! — поет античный хор.

— Автоклавное хозяйство, — говорю я, распоясавшись, — автоклавы должны быть герметичны, а они имеют обыкновение пропускать.

Из первого ряда поднимается начальник снабжения, медленно разворачивается всем корпусом, потом отдельно поворачивает голову, как будто снимает ее с шеи и устанавливает на нас. Долго, презрительно нас рассматривает. На лице его ясно написано: не могу передать, до чего вы все мне противны.

— Термостаты? — спрашивает он. — Термостаты. Правильно, термостаты. Так. Вот заявка. Двадцать штук. Чья заявка?

— Моя, — заявляет Веткин. — А что?

Смех. Тоненький карандаш звенит, звенит.

— Еще три заявки. — Начальник снабжения взмахивает бумажками негодующе. — Товарищ Иванов заказал пятьдесят. Товарищ Веткин заказал пятьдесят. А товарищ Тереж заказал сто пятьдесят градусников.

— Считаю безответственным, товарищи, такие астрономические цифры, говорит Дир. Он уже розовый. «Субботнее кино» — бодрящая процедура.

Тереж, чемпион запасливости, тоже побагровел, терпеть не может, когда его задевают.

— Значит, было надо, — говорит он голосом, которому малы размеры конференц-зала.

Роберт Иванов пишет, уткнувшись в папку. Он из породы счастливцев, которые умеют работать в любых условиях. Мы ему не мешаем.

Главный бухгалтер крутится на стуле, озирается, как будто хочет нам сказать: ну только попробуйте придите за командировочными, ничего не получите, раз вы такие. Хапуги! Банк денег не дает.

«Субботнее кино» продолжается. У кого-то нет катушек. У кого-то нет труб диаметра 125. У Завадского нет фарфоровых трубочек. А у меня их много. Я делаю знак рукой насчет трубочек, что могу дать.

Вдруг среди трубочек, и пробок, и сухого льда возникает проблема человека, проблема науки, проблема одного аспиранта. Он в лаборатории у Завадского, ходит зачем-то к Тережу, а тот не любит, когда к нему ходят, мешают, и непонятно, откуда взялся и что намерен писать. И кому он нужен со своей теоретической темой!

Дир задает коронный вопрос: «Каков будет практический результат?»

И разгорается бой. Он принципиален, этот бой, этот спор, мы ведем его каждый день и каждый час и отдаем ему свои жизни.

— Для чего работа? — резко спрашивает Дир. — Процесс известен. Для чего работа?

— Работа теоретическая, — тихо и яростно отвечает Завадский. Прекрасная тема. Честная, настоящая.

Главный инженер:

— Наш институт прикладной, все работы должны иметь практический выход.

Дир:

— Мы строим промышленность. Это вообще недиссертабельно. Тем более что процесс известен, с хлором. Англичане передали нам его методику.

Роберт Иванов невыносимо небрежным тоном:

— Ах, что нам англичане! Мы сами с усами.

Поднимается шум.

— Выдача!

— Наука!

— Для науки есть Академия наук! — кричат сторонники практического направления института.

— У А-эн чистая наука! Там чистые ученые!

— А я горжусь, что я грязный ученый!

Встает аспирант, похожий на всех аспирантов, немного затюканный, и вякает что-то насчет американцев. Мы их, они нас, в конце концов мы их. В защиту своей темы. Тема остается за ним.

Директор не против аспиранта и его темы, но не пропускает случая, чтобы напомнить нам о задачах сегодняшнего дня. Сказать: «Поторапливайтесь, ребята. Жмите. Потом наука».

Последние шутки дошучиваются в коридоре под доской Почета, здесь же доделываются те дела, которые не доделались в зале.

— Зайди, старик, взгляни на моностат. Опять не работает.

— Метод личных контактов наиболее продуктивен не только в политике, но и в науке. С тебя пол-литра.

После «Субботнего кино» всем хочется быть вежливыми, тихими и уступчивыми.

Я подхожу к директору.

— Сергей Сергеевич, все-таки поддержите меня перед. Комитетом, чтобы с нас сняли эти темы. Помогите.

Дир задумывается. Отвечает спокойно:

— У нас сейчас работает компетентная комиссия, Учтите.

Дир, он часто так, про что ему ни скажи, отвечает серьезно и вдумчиво про другое. Что я должна учесть?