Вся жизнь плюс еще два часа

Марина грустно улыбнулась. У нее на вечер было назначено два свидания. А это, как известно, все равно, что ни одного.

Марина очень скучала по Ленинграду, по отцу с матерью и по Гале. Такой подруги у нее больше не было, хотя за четыре года в Москве у нее появилось много друзей.

От Гали приходили непонятные письма. В одном письме она написала, что Марина не должна удивляться, если она выйдет замуж. Но Марина удивилась и побежала звонить в Ленинград, выяснять, в чем дело, Галя ответила уклончиво. А спустя некоторое время написала, что она вообще никогда не выйдет замуж. А еще через месяц прислала телеграмму: «Можешь меня поздравить».

Марина ломала голову, что подарить Гальке. Деньги были накоплены на туфли. Марина сделала подметки на старые туфли, а Гальке купила роскошные занавески на окна, что было очень кстати, потому что у Гальки как раз не было занавесок. Окон, правда, у Гальки тоже не было. Если соблюдать точность, у Гальки ничего не было, кроме мужа, молодости, любви и надежд.

Вокруг все выходили замуж. На всякий случай Марина осведомилась у своего приятеля Саши Кириченко, с какого возраста считается старая дева. Узнав, что лет с двадцати пяти, Марина успокоилась.

Саша Кириченко, воспользовавшись ее интересом к этому вопросу, предложил ей выйти за него замуж.

— Выходи, не пожалеешь.

Собственно, он говорил это Марине каждый раз, когда ее видел.

— А что? — так же шутя ответила Марина, взбудораженная Галькиной свадьбой. — Возьму и выйду!

— Я буду очень счастлив, — медленно сказал Саша, и Марина тут же поняла неуместность своей шутки.

— Я же шучу, — поспешила она сказать.

— А я не шучу, — сказал Саша, — я совсем не шучу… Потому что я люблю тебя…

Они шли по Садовому кольцу после позднего вечернего сеанса в кино. Саша остановился, приблизил свое широкое румяное и очень доброе лицо к Марининому. Он был такого же роста, как Марина, хотя уверял, что гораздо выше. Он был широкоплечий, плотный, квадратный. Веселый и остряк, любимец студии. Его считали законченным комическим актером. Для кино он не годился, а столичные театры его уже сейчас приглашали. Он был действительно очень талантлив.

«Он самый лучший человек у нас на курсе, — думала Марина. — И все-таки я его не полюбила».

— Вот такие дела! — сказал Саша дрогнувшим голосом.

— Не будем об этом говорить, не надо, — попросила Марина.

— Я и сам знаю, что не надо, — сказал Саша.

Они пошли дальше. Марина чувствовала себя виноватой. Она давно понимала, что Саша влюблен в нее, любит ее. Она не кокетничала с ним нет, нет! — но эгоистически пользовалась его снисходительностью, чтобы говорить о театре. Как все одержимые люди, Марина должна была бесконечно много говорить на излюбленную тему. Никто не мог этого вынести. Только Галя. Но Галя была далеко. А Саша умел слушать. Марине надо было говорить о своей профессии во что бы то ни стало.

Для этого она выбирала самый длинный путь из кино домой — по Садовому кольцу.

— Бесприданницу я бы играла не так… — с расстановкой произносила Марина.

— А как? — немедленно откликался Саша, знавший точно, что ему надо говорить.

Или:

— «Живой труп» у нас ставят неправильно… — сообщала Марина и умолкала. У нее были идеи. Много разных идей.

— То есть? — откликался Саша.

Марина длинно объясняла.

Так они разговаривали очень часто.

А на прощание Саша говорил:

— Выходи за меня замуж.

— Я подумаю, — отвечала Марина, и они прощались у входа в общежитие весело и просто, как хорошие товарищи. Марина бежала к себе в комнату и тут же забывала о Саше, а он возвращался домой через весь город и не забывал о Марине ни на минуту.

…И вот теперь он сказал ей, что любит ее.

— Я и сам знаю, что не надо, — повторял Саша. — Ты меня прости. Сорвалось. Забудем. Пусть все будет по-старому. Теперь ты знаешь. Это даже лучше.

— Мне очень жаль, — сказала Марина, — что так получилось.

— Не жалей. Ничего, — усмехнулся Саша, — бывает… Ты мне что-то хотела рассказать…

— Я расскажу, — неуверенно сказала Марина, глядя в круглые рыжеватые глаза своего друга.

— Давай рассказывай, — сказал Саша, — и, пожалуйста, не смотри на меня так. Я не умер.

— А нечего рассказывать! — вдруг с отчаянием вырвалось у Марины. — Все брошу! Не получается из меня ничего. Надо бросать!

— Не валяй дурака, Марина! — оборвал ее Саша и поморщился. — Я в тебя верю. Ты талантлива, понимаешь?

— Ты веришь? — улыбнулась Марина. — Спасибо тебе за это. Больше никто не верит.

— Это не так мало! — закричал Саша.

Марина начала готовить роль к выпускному спектаклю, дав себе слово, что на этот раз она сыграет в полную силу.

Ей опять дали роль старухи. Еще какой старухи! Мурзавецкая! «Что ты расселся! Не видишь? Встань!»

Поплакав, Марина решила: «Ладно, я вам сыграю. Ладно. Судьба — индейка! Я сыграю».

Но перед каждой репетицией Марина рыдала. Шестьдесят пять лет, костыль. Это была пытка. И сил не было это играть. Иногда казалось, что все равно, она может играть и старух и даже стариков — все, все равно! Скучно, неинтересно, противно…