Вся жизнь плюс еще два часа

— Натали, откуда она? Вон та акварель.

— Кто? Что? Не знаю, — ответила Миленина голосом, каким шестиклассник отвечает на вопрос, кто разбил стекло.

— Ее раньше не было.

— Была.

Катя посмотрела, куда показывал Петр Николаевич. И маленькая картинка отделилась от стены и поплыла к ней с лодкой, с водой и небом, с прозрачностью и легким туманом, с часом, когда кончается день и начинается вечер, с весной, которая еще не наступила, с ожиданием чего-то, с обещанием, с вечностью, с безнадежностью, с Сенатской площадью, с Петропавловской крепостью…

Удивительно, как она ее не увидела, зато теперь видела только ее.

— Максим Воробьев, его сюжет, его Петербург, — сдержанно пояснил Петр Николаевич.

— Как же могло так все сохраниться? — спросила Катя, обводя взглядом комнату.

— Обстановка из имения, — ответил Петр Николаевич.

— Во время революции крестьяне собрали вещи в доме, погрузили на подводы и привезли сюда к маме, в Москву, — сказала Миленина.

— Очень просто, — комментировал Петр Николаевич с таким видом, как будто сам руководил транспортировкой. — А дом был белый, с колоннами. Аллея. Парк. Пруды…

— Китайская беседка, — вставила Миленина.

— И отдельное кладбище.

— Кладбище у всех отдельное, — улыбнулась Миленина, — я его помню. И надгробья домиками помню, со странным названием — голубцы.

— У вас должно быть глубокое чувство истории, — сказала Катя.

— А у меня его нет, — весело отозвалась Миленина и встала из-за стола, — мои дорогие, я должна собираться в темпе, одеваться и бежать сломя голову на работку. Вы сидите, допивайте чай, ни на что не обращайте внимания.

Она загремела ящиками, раскрыла огромные военные ворота шкафа-башни, они заскрипели, весь старинный город пришел в движение. Гремя, катились повозки, шла, приплясывая, пестрая толпа цыган, от которой вдруг отделилась одна цыганочка и умчалась куда-то с ворохом тряпок, стащила их у самой себя.

Убежала девчонкой, самой отчаянной в таборе, вернулась женщиной средних лет, готовой к прохождению службы, скромной, тихой, чуть подкрашенной, вязаный шлем закрыл темно-синие вихры.

— У меня еще несколько минут, — сказала тихим голосом тихой женщины и присела к столу.

— Натали, ты опять без денег? — спросил Петр Николаевич.

— Всегда, — последовал ответ.

— Продолжаешь свои глупости?

— Дядечка, все равно вы меня не переделаете.

— Что ты задумала?

— Ее.

Она показала на маленький поясной портрет, скорее даже этюд. Девочка с розочкой в руке смотрела с него доверчиво и серьезно, совершенно беззащитная, вечных Двенадцать лет.

«Она свихнулась, такой портрет нельзя продать, — подумала Катя, — это дикость».

— Один прелестный грузин его у меня выпрашивает, — сообщила Миленина. Ходит за ним не знаю сколько времени.

— Наташа, я дам тебе денег, обещай прогнать прелестного грузина и не трогать портрет.

— Устраиваем очередную трагедию, — засмеялась Миленина.

— Обещай, — настаивал Петр Николаевич, — послушайся хоть раз. Ты не должна этого, делать. Ты и так все уже размотала, ничего не осталось.

— А мне ни-че-го не надо, — тихо и внушительно произнесла Миленина, ни-че-го. Я всю жизнь нефть ищу. Предсказываю, вычисляю. Вот только что меня интересует. Я неф-тя-ник. А меня из-за вас с работы уволят, это точно, — пошутила она и надела пальто, которое прибавило ей еще года три-четыре. — Приходите ко мне, — сердечно пригласила она Катю и посмотрела глазами девочки с розочкой, вечных двенадцати лет.

На лестнице, когда спускались, она обняла Петра Николаевича, сунула ему в руки бумажный пакет, засмеялась и убежала.

Петр Николаевич развернул бумагу — это была акварель с лодкой.

— Я знал, — произнесен.

— Она выполнила ваше желание, — сказала Катя с легким осуждением в голосе, достаточно, разбираясь в проклятой проблеме: коллекционеры и их желания.

— Не беспокойтесь, я ее отдарю.

— Она этого ждет?

— А при чем тут ждет или не ждет. Ей ничего не надо. Того, что ей надо, у меня все равно нет.

— Что это?

— Будем теперь чтокать… Я сам не знаю. Счастье. Любовь. Покой. Наоборот, бури. Молодость. Нефть, может быть. Свободное время. Красивые платья. Здоровье… Того, чего у нее нет и у меня нет. Зато у меня есть одна хорошая вещь, и я ей ее подарю. Я вам хотел подарить, но я вам что-нибудь другое подарю. Или это, я еще не решил. И денег ей дам, я на днях получаю.

— Почему она хочет продать портрет?

— Может быть, он ее чем-нибудь раздражает. Она на него очень похожа, а он ведь такой, несколько жалобный. Не знаю. Деньги нужны. Я очень огорчен.

— Она ведь работает.