Вся жизнь

Христианство — ипостась человеческая, и только человеческая. Самое человеческое из всех человеческих чувств. Передающееся от человека к человеку. По горизонтали. Чувство, которое каждый человек испытывает к другим людям и воспринимает от других людей. (Всем сердцем стремлюсь я к разрастанию христианского жизнеощущения, которое приведет к христианскому сопричастию со всякой тварью и вещью вне человека: животными, растениями, ископаемыми; и с частицами, составляющими всякую тварь и вещь, вплоть до клеток и атомов и за пределами клеток и атомов: только тогда будет достигнуто полное и глубоко христианское ощущение жизни.) Так оставьте же христианство — эту ипостась «человека» — нам, людям. Нарушая естественное состояние христианства, вздымая его из горизонтального положения в (вертикальное) положение власти, мы не только искажаем его природу, но и истощаем его животворные источники, ослабляем его силу. Христианство является продолжением нас самих в человеческой общности и во всем сущем на земле. Христианство — это соединение себялюбивых начал отдельно взятых личностей. Это обмен себялюбивыми началами. Смешение этих начал. Это наше собственное себялюбие в чужом себялюбии и чужое — в нашем. Это наша собственная жизненная энергия, объединенная с энергией других людей. Это слияние всех человеческих жизненных энергий; и будет слиянием всех человеческих и нечеловеческих энергий. Неописуемая студенистая масса, в которую если уж влипнешь, так влипнешь как следует. Не задуматься ли нам, братья по общему студню, не задуматься ли нам об атомной физике как о «научном» доказательстве христианского мироощущения? Не поприветствовать ли здесь конец этой чудовищной бесконечности? Не отпраздновать ли слияние материи и духа, души и плоти, физического и метафизического?

До Христа эта энергия называлась, на языке Платона, Эросом. Лукреций воспевал ее в Венериной душе. Христос углубил эту энергию и чувства, ее выражающие, расширил круг обычных человеческих интересов, пробудив сладострастное чувство сострадания и еще более сладострастное чувство милосердия; еще более «очеловечил» это самое человечное из чувств. Чувство, которое именно в силу своей невероятной человечности не выдерживает всего того, что человечным не является. И прежде всего — власти, единой и централизующей; этого тормоза, паралича, тупика. Еще меньше выдерживает оно метафизическое отображение власти — Бога. Христианство атеистично. И если я атеист, то не по убеждению, а потому, что я христианин.

Европа убивает Бога. Два последних богоубийства, совершенных Европой, называются Гитлер и Муссолини. Значит, Гитлер — это Бог? И Муссолини — Бог? Да. Бог, увиденный вблизи, — это Муссолини. Бог, увиденный вблизи, — это Гитлер. Гитлер, увиденный издалека, — это Бог. Муссолини, увиденный издалека, — это Бог. Игра в близко-далеко срабатывает как на расстоянии Муссолини-Бог и Гитлер-Бог, так и на расстоянии Гитлер-человек и Муссолини-человек. (Никакой игры слов здесь нет.) С Муссолини я познакомился в Милане в 1918 году; тогда он был еще обыкновенным человеком. Мне по природе несвойственно идолопоклонство. Мое отвращение к малейшему проявлению идолопоклонства, как-то: «отец» Данте или «божественный» Платон — вынуждает меня недооценивать самые достоинства Данте и Платона. И даже если бы это было не так, то сам факт, что я знал Муссолини как обыкновенного человека, уберегал меня от признания Муссолини в ранге божества. Тот не Бог, кто родился на наших глазах.

Такова Европа, увиденная с воздушного шара. Ибо нельзя смотреть на эту Трагедию Континентов глазами муравья.

Европейский ум наделен особенным свойством: разделять и разъединять. (Принцип разделения британской дипломатии преследует не только политическую цель властвовать: прежде всего он выполняет функцию членящего ума.) Это «природное» свойство европейского ума и европейского «духа». Даже когда Европа действует «не по своей воле», она непроизвольно продолжает разделять и разъединять, тихо и неприметно. Европейскому духу ненавистны всякого рода сгустки. Какой бы сгусток ни образовался в Европе, он обречен на рассасывание под воздействием этой деятельной антипатии. В Европе далеко не все «европейское». Наоборот. В Европе много неевропейского. Однако все неевропейское в Европе обречено на крах благодаря антипатии со стороны всего европейского.