- Так что всё так и есть: я тебя предал Вась. Заставил усомниться, что мне хватит тебя одной. И вместо того, чтобы понять, почему ты вдруг начала меня мучить своей ревностью, я позволил себе психануть. Доказывать что-то устал, порой даже жалел себя. Принято так, Васён, мужик должен быть всегда собранным, сильным. А я вот какой-то неправильный. Я себе слабость позволил. Не видел уже никакого смысла бороться, если со мной тебе плохо...
Сердце моё раненой птицей трепыхается в груди. До боли закусываю щеку и только об одном его заклинаю: пусть замолчит и спать идёт. Про себя молю, наверное, поэтому Некрасов делает всё в точности наоборот. Подходит ко мне, присаживается на корточки и, взяв мои ледяные ладошки в свои, прячет своё лицо на моих коленях. И сколько вот так сидим? Я, боясь даже взглянуть на его макушку, а он переплетает наши пальцы.
- Если бы я знал, что ты придёшь, я бы этого никогда не сделал. Меня это не оправдывает, но я был уверен, Вась, что на этот раз уже точно конец. Злость такая взяла, что сейчас и вспомнить страшно, - добивает меня и хорошо, что не видит, как я беззвучно глотаю слёзы.
Студию его вспоминаю: мрачную, холодную и непривычно тихую... Лучше бы было, если бы я к себе прислушалась? Если бы не переступила тогда порог, отделяющий меня от самой страшной для любящей женщины картины? Нет... Прав он, мы были обречены.
Опускаю глаза, испуганно хлопая ресницами, когда и он вскидывает голову, и даже не сразу замечаю, что моё тело бьёт лёгкая дрожь. Он стирает пальцами мои слёзы, а я неосознанно перехватываю его запястье, ластясь щекой к его горячим ладоням.
А может, всё-таки меня развезло? Почему-то в это мгновение такая близость не кажется мне преступной... До той самой секунды, пока его губы не находят мои. С нежностью, от которой меня волной обдаёт жаром, Максим исследует каждый миллиметр моих приоткрытых уст и теперь куда смелее прижимает к себе. Действует по памяти, зная, что такая ласка лишает меня остатков воли.
Или лишала? В прошлом, когда позволять себе плавиться от его губ не считалось преступлением против собственного сердца. Тогда ещё не истерзанного.
- У меня мурашки по коже бегут, - шепчу, прервав поцелуй и уткнувшись лбом в его висок. Прямо на ухо, упиваясь приятным ароматом его парфюма, и, не удержавшись, запускаю пятерню в волосы на его затылке. Мне это только кажется, или он улыбается?
- Это же не плохо, Васён, - так и есть. Принимается осыпать поцелуями мою шею, с такой жадностью, словно мечтал об этом ни один день, что даже не сразу замечает, что я давно перестала ему отвечать. Замерла - пальцы в его волосах, ресницы влажные от солёных капель, грозящихся вот-вот устремиться вниз.
- Плохо, Максим. Потому что у неё от тебя тоже мурашки бежали.
Прямо по украшенной вишенками заднице. Не спеша снимаю с себя его руки, не переставая глядеть в родные глаза, грозящиеся потопить меня в океане боли, и аккуратно встаю, опасаясь лишний раз прикоснуться к застывшему в моих ногах мужчине.
Прав он. В миллионный раз, прав. Я много раз уходила, и много раз возвращалась, не в силах поставить окончательную точку. А вот он справился с этой задачей виртуозно - любовь, похоже, никуда не ушла, но эту каменную стену между нами не снести ни одним бульдозером.
К Вере я прихожу в начале десятого. Свежая, внешне вполне спокойная. Вот так посмотришь со стороны и ни за что не догадаешься, что я долго пялилась в окно, пустым взглядом встречая розовый рассвет. О словах его думала... Вру. Я их прокручивала раз за разом, касаясь кончиками пальцев пересохших губ. Так и стёрла его поцелуй — знакомый, долгожданный и какой-то болезненный. Раньше сердце дрожало от радости, теперь стонет от боли.
- Чего так рано? - сестра открывает глаза, растирает опухшие веки и долго возится с подушками, пытаясь принять сидячее положение. Из-под одеяла торчит всё та же плюшевая игрушка, сверху наброшен домашний плед. - Сонька где?
- Её Максим заберёт. Обещал отвезти в зоопарк.
Не знаю, нужно ли это, но обувь на пороге снимаю. Всё же это теперь Верин дом. Пусть и временное, но пристанище, а я хоть и далека от совершенства, но на свинью непохожа. Потоптавшись у шкафа, вешаю свой пиджак на плечики и ещё раз осмотревшись, решаю устроиться в кресле.
- Как спалось? - да и вообще... Есть же хотя бы крохотный шанс, что она встала на путь исцеления?
- Отлично Вась. Дважды вырвало, завтрак в горло не полез. Принесла мне сухарики?
Господи, эти сухарики. Она их с самого детства пакетами лопает! С чаем, с молоком, даже с газировкой. Хотя в любой другой выпечке изюм на дух не переносит! А тут выбирает: выхватывает с моих рук гостинец, низко склоняется над пакетом и, отыскав самый аппетитный кусок, с жадностью вгрызается в него зубами.
- Это блаженство, Вась. Так бы ела их без остановки. Будешь? - я отрицательно мотаю головой, а она пожимает плечами. - Как знаешь. Ну, рассказывай, как ночь прошла? Надеюсь, я не виновата в твоей бессоннице? Потому что видок у тебя тот ещё... Словно это тебя рак изнутри съедает.