Всё, что от тебя осталось

Таня же покоряла меня с новой силой. Она оказалась не только невероятно умной и осведомленной в массе вопросов девушкой, но и потрясающе смешной актрисой. Это было мое лучшее время, которое я вспоминаю с самыми теплыми чувствами. Мы проводили незабываемые вечера, когда я забывал обо всем на свете. Но как только я покидал ее дом, тревожные мысли о нашем будущем вновь приходили, начиная угнетать меня на пару с темными улицами. Этот долгий путь в сорок минут полностью менял меня и из окрыленного счастьем превращал в удрученного сомнениями. Мать все чувствовала, но молчала. Она не хотела более вторгаться в мое пространство. Знаю точно, она лишь надеялась, что все разрешится самым наилучшим образом. Один раз Таня позвонила, когда я выносил мусор. Я никогда не перезванивал ей. Скажу больше, я даже не знал ее номера. Или не хотел знать. Тогда я вернулся с пустым ведром, заметив на телефонной полке небольшой клочок бумаги.

– Таня звонила, – послышалось с кухни.

Не произнося ни слова, я просто спрятал ее телефон в свой блокнот, так и не перезвонив.

Таня никогда не обижалась. Она не требовала объяснений и всегда перезванивала мне сама. Было ли это отсутствием достоинства? Страхом не найти другого такого простофилю? Мыслей лезло в голову много. Правдой же оставалась абсолютная уверенность Тани в себе. Полная ее внутренняя самодостаточность, при которой ей не требовалось подтверждения извне относительно блестящего ума, природной красоты и очарования.

Выступление прошло великолепно. Нам долго аплодировали. Зрители никак не отпускали нас, даже когда мы уже скрылись за кулисами. Я— ассистентка Стивена Хокинга, с большой грудью из надувных шаров – увезла ученого на инвалидной коляске в левое закулисье. Таня сняла накладку из седых волос и большие очки без стекол. На сцене ребята доигрывали, а я с интересом наблюдал за ними. Это было и вправду безумно смешно. Я захохотал вместе с залом. Вдруг сквозь нестихающие аплодисменты она произнесла:

– Поцелуй меня.

Ее глаза наполнились эйфорией и нежностью. От этого взгляда мои колени непроизвольно подкосились. Я опустился и приблизился к ней. Ее аромат вскружил голову. Неведомой силой меня притянуло к ее тонким губам. Рука скользнула на хрупкие колени. Но они не дернулись от прикосновения. Не ответили дрожью стеснения. Не сжались в порыве страсти. Я вздрогнул. Бесконтрольно мои губы проскользнули к ее щеке и сухо чмокнули в нежную скулу. Уже в следующее мгновение я по-детски уперся лбом в ее плечо и тихо прошептал:

– Я не могу…

Кулису резко отдернул Глеб.

– Ребята, выходите. Вас все ждут.

Я поднялся и украдкой посмотрел на Таню. Ее глаза блестели больше обычного, и я понял, что они полны слез горечи и непонимания. Я вывез ее на сцену и, сделав два поклона, скрылся прочь.

Первое время я ждал ее звонка. Подпрыгивая на стуле и прислушиваясь к каждому телефонному разговору, я в страхе ожидал, что придется объясняться. Вскоре страх сменился непрерывным ожиданием, когда я с надеждой думал, что меня позовут к телефону, а из трубки прозвучит милый голос. Но вскоре я понял, что она не позвонит. Самому набирать было слишком поздно. Подолгу теребя в руках клочок бумаги с заветными цифрами, я полагал, что не найду оправдания целому месяцу молчания, и в конце концов решил оставить все надежды. Постараться забыть, отстраниться и жить дальше.

Теперь мне предстоял год подготовки к вступительным экзаменам на юрфак. Я мог, конечно, выбрать кафедру экспериментальной астрономии вместо астрофизики, но все равно весь первый курс нам бы пришлось пересекаться с Таней на лекциях.

– Поговори с ним, может, тебе он откроется, – услышал я из кухни.

Тетя Маша, шоркая тапочками, с двумя полными кружками чая зашла ко мне в комнату.

– Антон, как ты?

– Я? Хорошо! – артистично ответил я.

– Что произошло? Почему ты не пошел в астрофизики? – поинтересовалась она, устроившись за моим письменным, словно у себя в кабинете.

– Теть Маш, – нахмурившись, начал я, не будучи готовым открывать ей свою душу, – я просто так решил. Порой полезно начать все с чистого листа.

Она подождала немного, возможно, я решусь на признание. Но во мне не дрогнул и мускул. Тогда Мария Павловна, признанный врач-психиатр, заключила:

– Разумеется, ты можешь начать с чистого листа. Беда лишь в том, что, сколько бы чистых листов ты ни начинал, твой почерк останется прежним.

Тем летом я сильно заболел. Вероятно, все мои мечты, разрушившись, упали на грудь тяжелыми камнями депрессии, и в самый разгар жары я где-то подцепил воспаление легких.

– Я с ним останусь, – тихо прошептала тетя Маша, – ты иди, сходи к ней, она уже несколько раз звала тебя.

Бабушка была в реанимации. Будучи энергичной старушкой, она старалась не обращать внимания на отеки ног, головокружения и покалывания в груди. Скорой пришлось ехать по кочкам к нам на дачу и забирать ее буквально с грядок.

Мама шмыгнула носом. Я ее не видел, но точно знал – она расплакалась. Зашуршали босоножки, и закрылась входная дверь.