Всё изменится завтра

— Миш, — улыбнулась, — давай просто пройдемся, такая погода сегодня ясная, а я, кажется, тысячу лет уже не дышала свежим воздухом.

Мужчина кивнул, и они медленно пошли к выходу.

На улице Людмила вздохнула по-другому, свободней что ли, это белые стены сковывали все ее существо. Так хотелось вдохнуть полной грудью, а не получалось.

— Я читал его историю болезни, — Михаил начал первым, — люди и не с такими травмами вставали, реабилитировались и продолжали жить, — я уже позвонил своему однокашнику, он в Москве в лечебно-реабилитационном центре после травм позвоночника работает, один из ведущих и лучших специалистов, в Германии даже преподает. Он быстро твоего Дмитрия на ноги поставит, — скупо улыбнулся, убирая руки в карманы джинсов.

— Сколько это будет стоить? — не подняла глаза, смотрела себе под ноги, и безумно боялась цифры, которую Миша может озвучить.

— Нисколько, мы с ним давно знакомы, и, скажем так, это будет его услуга мне; все, что вам нужно — это деньги на перелет и некоторую жизнь в Москве. Слава уже смотрел историю и сказал, что Дмитрию разрешены перелеты, так что в понедельник он ждет вас у себя к девяти. И, кстати, вот, — протянул ключи, — это от моей московской квартиры, снимать затратно, а она все равно там пустует.

Людмила затуманенным от выступающих слез взглядом уставилась на раскрытую ладонь, в которой лежала связка ключей. Обняла себя руками, вскидывая голову, не знала, чего она ждала от Миши, но точно не этого. Она помнила его другим, холодным, расчетливым…пустым? Откуда это тепло в глазах, забота в действиях? Стояла и не верила, что перед ней тот самый человек, который бросил ее с ребенком на перепутье судьбы…куда он делся, тот мужчина?!

— Спасибо, — сдерживая слезы и дрожь в голосе, — спасибо, — сглотнула, а Михаил без колебаний прижал ее к своей груди, гладил по голове. А у самого щемило сердце. В глазах мелькала вся жизнь, их молодость, его упорство, эгоизм и ее любовь, вот такая обычная, женская, почти неземная.

— Знаешь, это, наверное, меньшее, что я могу сделать для тебя. Прошло уже много лет, и мы никогда об этом не говорили…

— Не надо, — оборвала его, не дала договорить, боялась этих слов, да и не нужны они теперь, спустя столько лет. Ни к чему уже, — мне пора идти, спасибо тебе, правда. Знаешь, только сейчас поняла, что искренне рада была тебя видеть, ты изменился, — еле заметно улыбнулась, — я хочу пожелать тебе счастья, настоящего, я очень хочу, чтобы у тебя все было хорошо, — махнула рукой, и мгновенно скрылась за тяжёлыми дверьми больницы.

Михаил еще пару минут стоял на месте, смотрел на уже давно закрывшиеся двери, все еще чувствовал легкий запах ее духов…в голове мелькала сотня, тысяча картинок — ярких, бледных…до жути ядовитых, холодных или же теплых, уютных. Устало улыбнулся, разворачиваясь к зданию больницы спиной, выловил ключи из кармана куртки, снимая машину с сигнализации. Уже ехал домой, но из головы никак не выходили эти картинки, эти воспоминания, как бы сложилась их жизнь не уйди он тогда? Как бы они жили? Хорошо, плохо? Стал бы он тем, кем стал? Любил бы? А сейчас? Что это было сейчас? В груди что-то громко ухнуло, это было понимание и тяжелая скорбь. Столько лет ее не видел, изредка вспоминал, а сейчас понял, что так и не смог забыть. Она пожелала ему счастья, а ему хотелось крикнуть ей, что без нее счастья нет. Есть только работа. Вот ведь парадокс, когда она была рядом, он считал счастьем свою карьеру, успех, когда она исчезла, лелеял себя мыслями о мгновенных повышениях, росте, но все же тихими вечерами, когда не было работы и этих хлопот, на задворках сознания всегда всплывал ее образ. То милое персиковое платье. Именно в этом платье он встретил ее в вагоне поезда, именно в нем…

* * *

— Мам, я буду очень скучать по вам, звони почаще, пожалуйста, вводи в курс событий, — щелкнула кнопку на ручке чемодана, тем самым закрепляя ее в сложенном положении.

— Обязательно, — улыбнулась, помогая дочери поместить чемодан в машину, — ну что, давай прощаться? — раскинула руки, сдерживая слезы.

Вера прильнула к матери, заключая в крепкие, теплые объятия. Радовалась, что мама воодушевилась, перестала хандрить и всерьез взялась за восстановления мужа. Мама боевая, поэтому своего добьётся, в этом Верка была уверена.

— Люблю тебя, все будет хорошо, — чмокнула в щеку, — это моя вам установка, чтобы приехали здоровыми, и уже на своих ногах.

— Пока, дорогая, звони, — коснулась ладонью щеки, — и, пожалуйста, — глаза блеснули, а после стали мягче, — не держи все в себе, я всегда готова тебя выслушать, понять и дать совет, не замыкайся в себе, — сжала Верину ладонь, — я очень тебя люблю, и очень за тебя переживаю.