Всё к лучшему

Коля, сев в упряжку с большой палкой в руках, должен был с ветерком проехаться на своих оленях, но стал валиться набок. И я, понимая, что моя первая работа грохается с треском, бежал по куцему снегу, держа Колю сзади в вертикальном положении и увертываясь от торчащей из-под локтя палки.

Затем, разогнавшись, оставлял в свободном полете на некоторое время, пока оператор выхватывал общие и средние планы счастливого такого, разухабистого, русского, можно сказать, пролета.

Вперед – и по кругу. Прямо, как вся страна.

Сняли мы меньше, чем планировали. Но выпили больше, чем предполагали.

И снова в чуме я вытащил наконец свою водку – не везти же обратно две бутылки.

– Возьми рога, – вдруг пристал Коля, – говорят, эти как раз для потенции хорошо. С чаем. Жене понравишься…

Я представил себя стоящим с напильником над рогами и трудолюбиво рубящим стружку для чифиря с шахтерами.

– Да нет, – вмешался опытный старший по оленям. – Дай корреспонденту шкурку пыжика. Пусть себе шапку нормальную сошьет вместо своей, кроличьей.

– Я не люблю пыжик. Это для заведующих магазинами и функционеров.

– Ну и пусть. Они носят, что заслуживают, – раскололся старший по оленям. – Настоящий пыжик – это почти, но еще не родившийся олененок. Из утробы.

«Зверство какое», – подумал я в пьяном угаре гуманизма, но шкурку взял. Удивился короткому ее ворсу. Еще бы – даже не младенца.

Наобещав, Коля вдруг затих. Оказалось, что в чуме все деловые вопросы решает женщина.

Хозяйка подарила мне еще и оленью шкуру. Видать, и вправду понравился. Водку спрятала, оглядываясь, чтобы не видел муж.

– Хорошая будет шапка, – сказала, вернувшись. – Шапка – это голова.

Чумовая баба…

Потом, уже на «материке», я с затаенной радостью смотрел на понтовое убожество пыжиковых номенклатурных пошивов из ондатр и прочих водяных крыс. Свое к своему и тянется.

– Ну вы еще ничего, ребята, держитесь, – одобрительно хмыкнули вертолетчики, забирая на борт нас и оленьи шкуры, для кого-то там, кто сверху – над ними.

Отснятое кино я поставил к разговору о проблемах заполярной тундры в свете вечнорусской заботы очередного правительства о развитии народного животноводства.

Но, вылетая потом в тундру, к оленеводам, опыт учел и на первое приглашение в чум сразу же упирался рогами.

– Сначала работа. Остальное нагоним.

Куда гнать? Все одно тундра вокруг.

А «борт» когда-нибудь, да заберет в небо. Там всегда есть – куда.

ПЕРВЫЙ ЭФИР, БЛИН

(ЗАПОЛЯРЬЕ, 1978)

В свое время в Заполярье на телевидении Воркуты – шахтерского города, построенного сталинскими заключенными посреди вечной мерзлоты, на месте угольной тундры, – я и начал работать в редакции молодежных программ. И первый прямой эфир остался навсегда незабываемым.

Не потому, что он был первым, а из-за девушки Клавы, бригадира молодежной бригады животноводов.

Там, в тундре, были не только шахтеры, но и редкие фермы, где содержали коров и героически повышали надои. За здорово живешь – значит, за награды и звания.

Система прямого эфира тогда была трехфазная. Сначала журналист должен был встретиться со своим героем, провести с ним разговор – на магнитофон или в блокнот. Потом из этого разговора написать настоящую пьесу – по голосам. Причем выстроенно, правильно и без ошибок.

Эта «пьеса» проходила через несколько инстанций, и на каждой, по восходящей, ее правили, черкали, меняли местами, вписывали пожелания, а порой и вообще заставляли полностью переделывать. Текст перепечатывался – и все повторялось снова.

Самое веселое, что этот принцип, включая скрупулезную стилистическую правку, распространялся и на прямой эфир. Участники передачи получали тексты заранее и должны были говорить своими словами, но «по сценарию».

Работа журналиста, кроме написания всего этого, состояла в том, что он должен был следить за ходом написанного и сказанного.

Доярка Клава оказалась моим первым заданием на студийный разговор.

Понятно, что я нервничал. Сценарий получасовой беседы о насущных проблемах заполярного животноводства, включая вставку кинорепортажа с фермы, был расписан, как и положено, по голосам пьесы, но без фамилий. Просто, корреспондент – доярка. Два человека, чего тут мудрить…

Вторая фаза прямого эфира называлась на сленге «тракт», или репетиция. Сначала прогонялась вся программа. Как в театре перед премьерой. После чего следовал короткий «разбор полетов» с обязательно присутствующим начальством и только потом – живой выход.

Все было хорошо. На репетиции, то есть на «тракте», никаких сюрпризов не произошло. Клава мне даже понравилась, особенно в профиль бюста.

И вот мы вышли в эфир. Я бодро поздоровался, прогнали кино, под которое зачитали написанный текст, и мы снова вернулись в студию.

– А сейчас,- заинтересованно продолжил я. – Клава Н. поделится с нами тем, как она добилась, что ее коровы дают молока больше, чем другие. И на тех же кормах.

Возникла пауза. Клава молчала.

Покраснев, как завоеванное ею переходящее знамя, она напряженно смотрела в одну из камер. Туда, куда ее попросили смотреть.