Всё к лучшему

Вернувшись из поездки, журналисты «отписались» в свои издания, но не о проблемах этой страны и даже не о войне с проамериканскими антикоммунистами, а совсем о другом. Попроще. О геноциде «красных» против малых народов. Более мелкие издания охотно это перепечатали и подхватили. И получилось, что сандинисты Никарагуа серьезно нарушают права человека и устраивают красный террор против беззащитных индейцев мискито.

Лобби «Интернационала» в Париже постаралось, чтобы эта информация легла прямо на стол французскому президенту, после чего Париж, и не только, пересмотрел свое отношение к режиму революционеров Никарагуа. Так изолируют не только людей, но и страны.

Но на дворе все-таки стояло лето 1988 года.

В СССР еще даже не объявляли о предстоящем освобождении всех политических заключенных. Только в конце этого года всплывут сообщения о первых призывах к многопартийности и много чего еще появится или вылезет. Но, сидя за целительным чаем в неухоженном холостяцком саду у дома, я не мог не спросить, что думает серьезный, хотя и неофициальный политик о советской перестройке.

– Да здесь все понятно, – ответил Буковский. – Реформа цен в Советском Союзе вскоре приведет к обнищанию и неизбежным социальным столкновениям. Их переведут на национальные. Тогда и начнется распад.

– В смысле? – я растерялся. – Распад и реформирование системы?

– В смысле распад Советского Союза, – в тон мне надавил Буковский.

– Это кто ж его развалит? Эстония пополам с Карабахом?

И тогда один человек сказал мне то, что тогда показалось фантастическим, даже смешным, поскольку оказалось гениальным. И о чем я вспомнил только через три с половиной года.

– Я знаю, как развалить Советский Союз, – Буковский всегда говорил о серьезном с прищуром. Так что было непонятно, собран он или шутит.

– Это на самом деле просто. Без войн. Империя слишком сильна, чтобы ее кто-то решился разрушить извне. Так можно только укрепить. И изнутри это вряд ли возможно. Раздавят танками. Выход один – начинать с фундамента. Надо, чтобы Россия, стержень страны, вышла из Советского Союза. Остальное само посыплется. Вот увидишь.

«Ну и фантаст», – только и подумал я тогда, прагматичный.

Один человек летом 1988 года мне сказал, что Советский Союз развалится через несколько лет.

Ленин умер.

Сталин умер.

Что-то и я себя плохо чувствую…

ЗАБАСТОВКА

(АНГЛИЯ, 1989)

Мы выходили и входили в здание через единственный вход, скользя, глядя под ноги и не оглядываясь. Быстро-быстро…

Узкую дорожку от двери с массивной надписью «Би-Би-Си» на позолоченной доске оставляли нам кричащие коллеги с плакатами, самым мягкими из которых были «позор» и «крыса». Они бастовали, требовали прекращения увольнений и привязки зарплаты к повышению цен. Для всех. А мы думали только о себе, нас эти сокращения не касались. И зачем злить начальство, пока оно тебя не трогает и занято, по счастью, другими?

Но нас называли штрейкбрехерами. Тогда это считалось нехорошим, постыдным словом.

Подчиненные, при этом, смотрели на руководителей без ненависти и не снизу вверх, а как на других работающих, которые тоже выполняют свое дело в соответствии с их профилем, опытом и профессией.

Все понимали, что те, кто проводил сокращения или платил меньше положенного, сидят не рядом, в кабинетах, а где-то в других местах. И под охраной. Как высокооплачиваемые зэки.

Власть – это, прежде всего, страх. И им, наверное, было кого бояться и что терять.

А работающие, в свою очередь, тоже боялись, но только увольнений, и знали, что их задача – не дать тем, кто сверху, окончательно сесть себе на голову.

Но это можно сделать только сообща. Так их научила русская революция, как я не раз слышал, и к ней англичане относились уважительно. И к русским тоже – хотя бы поэтому.

В те времена забастовщики из профсоюза нередко проводили акции под названием «дикая кошка». Это когда все выходят на работу, что-то делают, но в определенное время, по звонку организаторов, оставляют свои места и уходят. Забастовка могла длиться пару часов, смену или несколько суток. Получался резкий и неожиданный удар, как у дикой кошки. Штрейкбрехеров просто не успевали набрать или запустить на работу.

Начальство заранее проходило по кабинетам и вежливо спрашивало, кто из нас, если начнется, будет бастовать. Ничего личного. Оно просто хотело знать, какие дыры в рабочем процессе могут возникнуть, и не более. Никакими последствиями это не грозило.

Но все понимали, что контрактникам могут в один день просто не продлить договор. И со временем, уже потом, набирая новых сотрудников, начальники почти всех работников сделали контрактниками.

Зато имеющие «постоянство» и состоящие в профсоюзе увольнений особо не боялись. Те, кто работал до нас, уже добились, тоже не сразу, но вместе, что даже при сокращении предполагалась приличная денежная компенсация, и на нее можно было жить долго, не нервничая о скорейшем трудоустройстве.