Всё к лучшему

Они среагировали сразу. Как в боксе.

– И не подумаю, – Ричард из Иллинойса, самый боевой, сказал как отрезал.

– И я не пойду, и я…

Мне показалось, что их нежелание упускать этот шанс связано с каким-то особым отношением либерального среднего американца к «конторе». Что-то из серии «не хотим играть в рыцарей плаща и кинжала». Но я ошибался. И урок, который на этот раз не я им, а они мне дали, потом очень и очень помогал понять и страну, и ситуации, и многих американцев, ставших мне друзьями.

Наперебой, но едино, студенты почти возмутились.

– Это же государственная служба.

– И хорошо. Там наверняка и зарплата приличная, и стабильная работа, и «бенифиты» – будь здоров, то есть медицинская страховка, пенсионка и прочие «радости», которые оплачивает не сам работник, а дядя Сэм.

– Вы что, не представляете себе, кто идет работать на государство?

Ребята, похоже, искренне удивились то ли моей наивности, то ли невежеству.

– Только те, кто не способен ни на что. Самые бездарные. Кто не может заниматься делом или построить свой бизнес. Столько лет учиться, брать кредиты, чтобы потом их выплачивать – и все для того, чтобы сдаться и стать приложением к государственному креслу и каким-то идиотским инструкциям? Да вы что…

На государственную службу у нас идут неудачники, «лузеры». Чиновник, когда общается с человеком, успешно работающим «на себя», это чувствует и нередко пытается исправить несколько предвзятое впечатление. Он никому не интересен, даже себе. Понимает, что гордиться нечем. А мы – молодые. Мы хотим себя попробовать и построить свою жизнь, что-то делать, а не отслеживать спущенные кем-то циркуляры. Вот если уже не получится или возраст прижмет, тогда можно и сдаться. А ЦРУ или какая другая контора – значения не имеет.

Они еще долго говорили, удивляясь, почему человек, которого они уважают, не понимает таких простых и обыденных истин.

И тогда, уже за год непростой и противоречивой своей новой жизни, я, наверное, впервые осознал, что нахожусь в Америке. В стране неограниченных возможностей – для неограниченных людей.

РАЙ И АД

(США, 1986)

Мне не дано быть верующим. Для меня это слишком высокая и неподъемная ответственность перед собой. А я к ней не готов. Одеть на голову кипу, нацепить крест, кричать «Аллах акбар» или нирванить в пустоте? Богу не нужны мои слова о преданности или любви. Он не царь и не женщина. Что ему придуманные для слуг титулы, звания и, тем более, подарки? Ему вообще слова не нужны. Поскольку вера – это таинство. А таинство всегда молчание. Даже если оно гремит в песнопениях, стихах, музыке или в шепоте. О величии человека, творящего. Себя. По образу и подобию.

Потому мне так комфортно в любых храмах. И с книгами. И с музыкой. И с природой. И при любой погоде. И с многими людьми, независимо от языка, на котором они привыкли говорить в миру.

Странно, почему у единого Бога такой разный для людей рай. Может быть, потому что рай и жизнь – одно и то же? Потому она такая короткая и немного грустная, погодя. В спешке.

Жизнь, что бы ни говорили, добром не кончается. Для меня. Это верующий должен радоваться. Он знает, куда идет. И предстанет перед тем, в кого верит, и сможет лично сказать о своей любви и преданности, приблизившись. У него впереди другая, вечная жизнь. Да и здесь есть кому жаловаться, кого благодарить и у кого просить в трудный час. Позавидовать можно.

А мне нравится эта жизнь. Какая бы она временами ни была. И роса женщины, и потоп работы, и эгоизм детей, и понимание друзей, и голоса многих людей, живших задолго до меня, в разных местах земли, но почему-то родных и понятных.

Я словно разбрызган во времени. Но земном и человеческом. Мне от этого не смешно, а светло и радостно. И спокойно, как в раю.

Что касается ада, то «мой» опять же далек от познаний верующего. Потому как близок. Порой даже слишком близок, удушающе. Достаточно поглубже заглянуть в себя или, заболев, прислушаться. Мало не покажется…

Если бы я был верующим, то воспринял бы ту новость как благословение. А последующее – как наказание за неблагодарность. Если бы я был здравомыслящим, то воспринял бы ту новость, как удачу, а последующее – как расплату за глупость. Со мной было ни то, ни другое. Не верящим в себя – не понять.

Накануне Дэвид, декан факультета славистики, пригласил меня, своего по должности ассистента, в небольшой офис административного здания студенческого кампуса. Мы уже работали вместе три месяца и немного знали друг друга. «Немного», потому что декан особо и не дергал. У него – свой, у меня – свой круг обязанностей работы со студентами. Не говоря уже об отдельном кабинете и двухкомнатном персональном номере.

И вот, уже под конец летней студенческой программы, Дэвид, не разбавляя разговор формальностями, предложил сначала магистратуру, оформив грант на учебу, а затем остаться аспирантом в университете, где он возглавлял кафедру. Разговор шел о сфере и лекциях, связанных со средствами массовой информации в СССР.