Всё на земле

Когда-то здесь была речушка. Ивы еще сохранились на бывшем берегу. Правда, посохли большей частью, выжили только самые старые, те, которые корнями крепко за землю держались и умели найти в ней воду. На пригорке умирал лес. Часть деревьев уже засохла, другая еще цеплялась за жизнь, перехватывая влагу от дождей. Здесь, в трех километрах от карьера, была зоне, действия мощных насосов осушения. Все водные горизонты откачивались, и земля постепенно выветривалась, покрывалась трещинами — и на ней умирало все живое.

— Карасей когда-то в этом месте ловил, — сказал Гуторов, показывая на русло бывшей речушки, которое теперь было небольшой ложбинкой, на самом дне которой сочился тихий ручеек. — Я ведь здешний… Тутошний, как у нас говорят. А село наше как раз там, где сейчас карьер. Красивое было село.

Они сели на склоне, и Гуторов обхватил колени руками:

— Вот иногда приезжаю сюда… Просто так. Знаешь, иногда обстоятельства прижимают. Надо одному побыть.

С утра прошел небольшой дождик, и Рокотов боялся, что не пойдут комбайны. А вот сейчас увидел он на дальнем увале, среди золотистого поля, краем своим выбравшегося на склон, две коричневые коробочки, медленно двигавшиеся вниз.

— Насонов убирает, — проследив за взглядом Рокотова, сказал Гуторов. — У него на уборке солидно дело организовано. На днях закончит.

Рокотов не ответил. В последние дни все упоминания о Насонове были для него неприятны. Ему все время казалось, что собеседники намекают на его, Рокотова, бездушное отношение к лучшему председателю. С молоком район выручил. Если б не его сверхплановые тонны — недотянули бы до спасительных ста процентов. И вот теперь в других хозяйствах района накладки по уборочным работам, а у этого все как в сказке. И транспорта ему хватает, хотя объемы у него побольше, чем кое у кого из соседей, и сушку зерна организовал как надо, и комбайны не простаивают. И стоит только начать говорить в обкоме, что погода и нехватка машин для вывозки зерна создают району большие трудности в уборке, как тут же совершенно резонное замечанию:

— При чем здесь погода? У Насонова что, дождей меньше? Или машин больше? Или поля под хлебом меньше размером, чем у других? Плохо организуете уборку, Владимир Алексеевич.

Метался Рокотов из хозяйства в хозяйство. Пошел даже на такую крайность в горячую уборочную пору, как семинар своего рода для руководителей колхозов и совхозов в насоновском хозяйстве. Довольный Иван Иванович знакомил соседей с графиком работ, показывал приспособление для сушки зерна на токах, старые брезенты, которыми не зерно застилал, а навес над ним приспособил. Походили-походили руководители, пошептались недоуменно: истины прописные, стоило ли собирать для такого дела их в эти колготные дни? У Насонова поля с хлебом рядом с селами, концы у машин короткие, вот и управляются. И дороги крепкие. А вот как быть тому же самому «Коммунару», у которого машина из-под комбайна до тока семнадцать верст по проселку делает?

Вопросов, конечно, никто не задавал, но Рокотов чувствовал, что опытные председатели и директора мысли кое-какие в себе носят. И по поводу организации уборки, и по поводу бесконечной возни первого секретаря с делами комбината. А район пока что и сельскохозяйственный. А уборка — это пик года. Отчет за двенадцать месяцев работы. Экзамен, как говорят газетчики.

И вот Гуторов тоже что-то хочет сказать.

— Слушаю тебя, Василий Прохорыч…

Гуторов глянул на него тревожно:

— Не обидишься?

— Постараюсь…

— Ладно. Надеюсь, что поймешь мою тревогу. Плохи у нас дела, Володя. Понимаешь, давно тебе хотел сказать. Думал, что сам проанализируешь. Не хотел я этого разговора, ждал его от других, да, видно, все в наблюдатели метят. А прямо никто не хочет. Я не говорю о хозяйственных делах, Володя. Тут мы с тобой в одной упряжке, на двоих и шишки делить будем. Я о твоих кровных делах, партийных.

Рокотов чувствовал, что сердце его начинает биться толчками, неровно. Волнение постепенно овладевало всем его существом. Вот он, разговор, от которого никуда не денешься. И не спрячешься никуда. Поделом тебе, сам виноват.