Всё на земле

— Я-то при чем? — голосом неожиданно высоким вдруг выкрикнул Савва. — Нянька я, что ли?

— Так надо!

Савва махнул рукой и пошел вновь в темноту, хотя хворосту уже наносил больше чем достаточно. Теперь он шумел валежником в зарослях словно медведь, продирающийся сквозь чащу, и это должно было означать, что он находится в чувствах крайне расстроенных.

— Уходите? — спросил у Любимова Эдька.

— Да… Когда-то у человека появляется необходимость уйти, хотя ему этого и не хочется.

— А вы оставайтесь. Все вам сочувствуют.

Василий Прокофьевич усмехнулся:

— Нельзя… Как говорил один авантюрист из древней истории, Рубикон перейден. Отступать поздно. Поеду в столицу, похожу по инстанциям. Постараюсь объяснить товарищам свою точку зрения. Может быть, что и выйдет. Как вы полагаете?

— Обязательно выйдет. Вы обратитесь к моему дяде, мужу теть Лиды. Он — крупный журналист. Он обязательно вам поможет. Хотите, я напишу ему письмо?

— Спасибо… Не привык с протекциями. Уж как-нибудь сам.

Снова пришел Савва. Бросил сучья, пробурчал недовольно:

— А вы мне тоже не указ, Василь Прокопич… Сам имею право.

Любимов охотно согласился:

— Конечно… Только ведь я тебя прошу.

— То-то и оно… Они вас побоку, а вы про их интересы беспокоитесь. Награды да премии будут Виктору Андреевичу, а работа все была ваша.

— Не говори глупостей, Савва.

— Савва глупый, конечное дело, да только и у меня глаза при месте. Что к чему — смекаю.

На этом и закончился разговор. Утром прилетел вертолет, и Любимов распрощался со всеми. Эдьке, у самого трапа, протянул маленький наручный компас:

— Берите… Вещь недорогая, но надежная… Двадцать три года ходил с ним по тайге. Не подводил никогда. А ремешок замените. Он еще послужит.

После отъезда Василия Прокофьевича в лагере стало как-то совсем скучно. И когда Коленьков объявил, что завтра надо переезжать в новый лагерь, поближе к человеческому жилью, это вызвало оживление. Начали укладывать в прицепы нехитрый скарб, закатывать бочки с горючим. Во второй половине дня Котенок поехал на тракторе с первым прицепом, с ним — Савва. Они должны были приготовить площадку, нарубить жердей. Вернулись утром следующего дня, и Котенок восторженно рассказывал, что до Яковлева — небольшого таежного села — совсем рукой подать: восемнадцать верст, что в бинокль они очень даже хорошо разглядели вырубки на берегу речки и видели даже крыши домов. На несколько часов в лагере началась суета, и только перед самым отъездом Коленьков своим распоряжением вновь вызвал недовольство механика:

— Ты вот что, Макар Евграфович… Свой трактор передай Рокотову. Сам садись на его машину. Дело важное, тут не до принципов.

Пошумел Котенок, но приказ выполнил. Загрузил в Эдькины прицепы самое главное — движок, ящики с инструментами, палатки. Велел двигаться след в след. Коленьков походил по площадке, поднял оброненный кем-то молоток, сунул его в кузов вездехода. Залез за руль, усадил рядом тетю Надю, потому что теть Лида выразила желание ехать с Эдькой. Коленьков пожал плечами и велел Котенку трогать.

Макар Евграфович не торопился. Вытирая тряпкой замасленные руки, подошел к Эдьке:

— Не газуй, как бешеный… Выжал сцепление — и помаленьку… Мотор только что перебрал. Новые клапана поставил.

Наконец колонна двинулась. Впереди Котенок, за ним Эдька. Замыкал движение Коленьков на вездеходе.

Дороги как таковой не было. Ехали по старой просеке, уже поросшей молодняком. Котенок вчера проломил в полном смысле этого слова тропу, и теперь Эдьке нужно было учитывать сплошные повороты между деревьями, в которые нырял трактор Котенка. Задний борт его прицепа Эдька не отпускал дальше чем на пятьдесят метров, суетливо двигая рычагами и с тоской думая о том, какая все-таки прелесть вездеход по сравнению с этой неуклюжей махиной, которая и разворачиваться-то как следует не умеет. Но так было первые два полчаса дороги, а потом Эдька уже настолько наловчился, что управлялся полегче. А может, просто потому, что выбрались на сухую землю и под гусеницами уже не пузырилась взбитая и круто перемешанная грязь. И хотя трактор кидало на ухабах и корнях деревьев, хотя то и дело приходилось глядеть, чтобы при поворотах не задеть прицепами стволов деревьев, Эдька завел разговор:

— Теть Лида… Почему вы не вступились за Василь Прокофьевича? Ведь он прав?

Она глянула на него так, будто впервые увидала. Помолчала, потом сказала совершенно серьезно:

— Ты очень многого не понимаешь, Эдик. Это сложно.

— Я все понимаю. Вы просто не хотите огорчить Коленькова. Он для вас царь и бог. А Любимов прав.

— Понимаешь, Эдик… Мы опаздываем со сроками. Очень скоро должны быть готовы проектные документы по всей трассе. Наш участок еще не проработан. Если мы опоздаем, мы задержим очень нужное стране дело. Приходится чем-то жертвовать. А Виктор Андреевич, ты сам видишь, делает все, чтобы закончить работу в срок. Он взял на себя самый большой объем.

— Но ведь Любимов прав?