Набережная Анхора была реконструирована недавно, после землетрясения. Тогда-то и появились здесь и деревья, и детские парки, и теннисные корты, и кафе, и тот самый бассейн, в который мы направлялись.
Квадратные цементные плиты так нагрелись за день, что мы даже через подметки чувствовали, как они горячи.
– Давай босиком? Кто дольше. – И Юрка тут же скинул сандалеты.
Вечно он что-нибудь да придумает. Хорошо ему – он целыми днями босиком гоняет по дедову двору. А у меня были изнеженные ноги городского мальчишки, не привыкшего ходить без обуви. Но не признаваться же в слабости!
Нестерпимое жжение я почувствовал, как только коснулся раскаленных цементных плит. Юркиным ступням, очевидно, тоже было жарковато. Но оба мы молчали и шли рядом, пристально, не моргая, глядя друг на друга. Каждый думал: «Если ты выдерживаешь, значит, должен и я…» Однако же, не замечая того, мы шли все быстрее. Потом начали подпрыгивать, стараясь как можно дольше не прикасаться к плитам. Я видел, какой страдальческой стала Юркина физиономия: глаза вот-вот выскочат из орбит, рот широко открыт… Но мне не было смешно – я понимал, что выгляжу не лучше.
Рывок – и мы, как два спринтера, рванули вперед! Горят, горят ноги, сухой, горячий ветер тоже кажется огненным.
– А – а-а! – кричу я безостановочно и пронзительно, и мчусь изо всех сил, оставив Юрку позади.
– Ры-ы-ы-жик, гад такой! – доносится до меня такой же пронзительный вопль.
Юрка, проигрывая, непременно должен «отводить душу».
Уф, добежали. Парк Гагарина, а вот и бассейн. Скорей, скорей, по ступенькам вниз. И прямо с разбегу – в воду! Блаженная прохлада охватила тело. Блаженство ощущала и душа. Ох, какое же это чудо – вода. Прикрыв глаза, наслаждаясь, я слышал, как пофыркивал рядом Юрка. Он тоже пребывал в блаженстве.
Отдохнув, мы начали плавать, плескаться и развлекаться, не упуская ни одного из удовольствий, которые можно было получить в бассейне. Мы то плавали наперегонки, то ныряли, стараясь ухватить друг друга за ноги или усесться верхом и самому вынырнуть, а сопернику не давать.
Я только вцепился в Юркину ногу, как услышал его истошный вопль «о-о-ой!» и почувствовал, что какая-то сила вырывает его из воды. Я вынырнул, но солнце слепило глаза, и я увидел только черный силуэт, ухвативший Юрку за ухо. А в следующую секунду прихвачено было и мое ухо, да так, что я сам рванулся вслед за рукой, потянувшей меня, и выпрыгнул из бассейна.
Мы с Юркой стояли возле бортика. Вода текла с нас ручьями. Мокрые шорты облепляли ноги. А Валя, Юркина мама – это была она, – не отпуская наших ушей и энергично их потряхивая, повторяла все один и тот же вопрос:
– Разрешения спрашивать вас учили? Учили? Учили?..
Глава 28. Купик
– Валерик, пошли ведра выносить!
Ну, конечно, вот таков мой дед.
Сижу на топчане возле дувана. Никому не мешаю. Так зачем же мне мешать? У меня каникулы! Вероятно, все бабушки и дедушки считают, что именно для их пользы существуют школьные каникулы. По крайней мере те бабушки и дедушки, которые имеют собственные дома с садом и огородом. Уж тут постоянно есть какое-нибудь дело для внуков и внучек. Впрочем, на деда я не злюсь, я его понимаю. У него, у деда, не было ни школьных каникул, ни отпусков. Вся его жизнь – постоянный труд. Исключая, конечно, субботние дни и время сна. Для него этого вполне довольно, сколько же можно бездельничать? А я вот тут даже не играю, а просто так сижу.
Я понимаю деда и люблю его. Я давно заметил, что он располагает к себе людей, – не только нас, любимых внуков, но и многих других, всех, кто с ним хоть немного знаком. Причем он делает это без всяких усилий, в любой обстановке.
Встретит, скажем, кого-нибудь на улице, в магазине, на остановке автобуса, человек на него и не смотрит, не узнает, а он подойдет, улыбнется, просияет всем лицом (в этом непременно участвует и борода) и первый начнет разговор:
– Шумо нагзед? Вы чей внук?
Вот так, без всяких вступлений. А когда человек ответит, дед почти непременно вычислит и его прадедушек и прабабушек. При этом еще иногда выясняется, что они дедовы родственники в каком-то там колене. Дед знает почти всех евреев в Ташкенте, память у него просто удивительная.
Очень мне жаль теперь, что я так мало слышал от деда Ёсхаима о его семье, о детстве, о жизни вообще. Знаю только, что его дедушка – тогда еще тринадцатилетний паренек – пересек на верблюде границу между Ираном и Туркменистаном и стал по эту сторону границы первым представителем рода Юабовых.
Еще знаю, что у деда Ёсхаима были три брата и сестра, что один брат умер, а двое жили от нас неподалеку, причем один из них был математиком, преподавал в институте. А дед почему-то остался без образования и выбрал скромную профессию сапожника.
Почему так по-разному сложились судьбы детей в этой семье? У меня даже догадок нет. Вернее, только одна, смутная: дед, в отличие от брата-математика, с детства был очень религиозен, набожен. Может быть, поглощенность религией помешала ему заинтересоваться науками?