Всё о Ниро Вульфе. Том 1

Шесть лет назад я сделал ему выгодный заказ на три картины Мантенья[9] – две маленькие и одну побольше. Цена была сто тысяч долларов. Картины были во Франции. В то время Поль Чапин как раз находился в Европе, и я написал ему, попросив посмотреть картины. Получив его ответ, я и сделал заказ. Я полагаю, что вы знаете: в течение десяти лет Поль Чапин пытался стать художником. Его картины были интересны, но не хороши. Мне говорили, что он потом нашел себя в литературе, – сам я романы не читаю. Картины прибыли в то время, когда я был завален работой и не мог заняться их тщательным изучением. Я получил их и оплатил стоимость. Но с самого начала они не приносили мне радости. Сколько раз я пытался уговорить себя, что они великолепны, но, поглядев на них в очередной раз, убеждался в противном. Поначалу я не подозревал, что это подделка, просто не мог с ними свыкнуться. Но несколько замечаний, сделанных специалистами, заставили меня задуматься.

В сентябре, более двух месяцев назад, в нашу страну приехал Сантини, который знает Мантенья не хуже, чем я знаю человеческие недуги. Я попросил его посмотреть мои шедевры, и он заявил, что это подделки. Более того, он сказал, что знает, кто приложил к этому руку – талантливый мошенник в Париже. По словам Сантини, совершенно невозможно, чтобы солидный комиссионер мог попасться на эту удочку.

Мне думается, что эти пять лет внутренней борьбы с картинами, более чем что-либо иное, заставили меня действовать так, как я это сделал с Дрейером. Обычно я не проявляю неудовольствия и тем более жестокости, но на этот раз во мне колебаний не было. Я сказал Юджину, что желаю немедленно вернуть ему картины и получить назад деньги. Он сказал, что у него нет денег, и я знал, что это правда, так как на протяжении последнего года неоднократно ссужал его значительными суммами. Однако я настаивал, что он должен либо достать деньги, либо понести заслуженное наказание. Понятно, что я в конце концов смягчился бы, но, к несчастью, в моем характере имеются своего рода заскоки. Непонятно, почему иногда я делаюсь упрямее мула, проявляю невероятную решительность и не отступаю ни на шаг от своих позиций. Отрицательную роль сыграло и то, что мистер Сантини должен был возвращаться в Италию. Юджин потребовал с ним встречи. Понятно, с его стороны это было блефом.

Мы договорились, что я с мистером Сантини и Полем Чапином приеду к нему в среду, в пять часов дня. Поль был приглашен, потому что он осматривал эти картины во Франции. Мы приехали. Обходительность Юджи…

Я прервал его:

– Минуточку, доктор. Поль Чапин приехал в галерею раньше вас?

– Нет, мы приехали вместе. Я заехал за ним в Гарвард-клуб. Обходительность Юджина причинила мне боль. Ему не удавалось скрыть, как он нервничает. Руки его дергались, когда он смешивал хайбол[10]… для нас, не для себя. Я был смущен, а потому резок и даже груб. Я предложил мистеру Сантини объявить свое заключение, и он это сделал, как устно, так и письменно. Юджин возразил ему. Они заспорили. Наконец, Юджин обратился к Полю, прося его высказать свое мнение. Очевидно, он ожидал, что Поль его поддержит. Поль оглядел нас с улыбкой и сделал краткое, но весьма выразительное заявление. Он сказал, что через три месяца после того, как он осматривал эти картины, то есть через месяц после того, как они прибыли в Нью-Йорк, он узнал, что они были написаны в тысяча девятьсот двадцать четвертом году. По его словам, это дело рук Вассо, величайшего мошенника нашего века. Этого же человека назвал мне мистер Сантини. Поль сказал также, что он хранил молчание, потому что его привязанность и ко мне, и к Юджину так велика, что он не мог сделать шаг, который принес бы неприятности одному из нас.

Я испугался, как бы Юджин не потерял сознание: он был не только поражен, но и уязвлен. Я же был так смущен, что молчал. Я, конечно, не знаю, обманул ли меня Юджин, будучи в отчаянном положении, или сам стал жертвой обмана. Мистер Сантини поднялся первым, я последовал его примеру, и мы пошли. Поль ушел с нами.

В полдень следующего дня я узнал, что Юджин покончил с собой, выпив очень большую дозу нитроглицерина. Я узнал об этом, когда полиция явилась в мою приемную, чтобы допросить меня.

– Что заставило вас думать, что это самоубийство?

– Ну, мистер Гудвин…

Он вновь улыбнулся, но улыбка была еще более грустной.

– Неужели все детективы одинаковы? Вы же прекрасно понимаете, почему я считаю это самоубийством. Полиция пришла к тому же выводу, и обстоятельства подтверждают это.

– Но если вы согласитесь, что у каждого детектива всегда в голове имеется какая-то навязчивая идея, то вы знаете, в чем заключается моя. Мог ли Поль Чапин подбросить таблетки нитроглицерина в бокал Дрейера? Вы считаете это возможным?

Доктор Элкас покачал головой.