Всё сложно

Я очень ждала Нового года. В Израиле этот праздник – камень преткновения. Русские с каким-то почти религиозным упорством сохранили его для себя. Об этом очень много написано, да это и понятно. Ведь для советских людей Новый год был единственным праздником, который можно было почувствовать: город был украшен, пусть даже убогими, разноцветными лампочками; в пустых серых витринах магазинов появлялись кособокие елочки, посыпанные ватой, – и в этом все равно было что-то сказочное, что-то человеческое и не кастрированное красными знаменами и словами: «слава», «съезд», «кпсс», «леонидильич». Это был островок чистой радости в серой, неестественной тоске. В Израиле мы столкнулись с подобным же, но жарким, восточным, крикливым и грязным. Истории про Авраама, Ицхака и товарищей лично на меня наводили такую же тоску и были так же беспросветно лишены жизни и сексуальности, как политика партии и какой-то там съезд КПСС. Но людям же нужно хоть чему-то радоваться. Израильтяне спрашивали нас:

– Неужели вас так радует, что на календаре меняется год? Это же просто написано в календаре и все, к тому же христианском, а мы – не христиане, если вдруг кто забыл.

– А чему же нам радоваться? – парировали мы. – Вашим россказням про белого бычка с Моисеем и Египтом? А уж чепуха про Хануку сродни чуду, что в смартфоне батарейки хватило на дольше, чем рассчитывали. Так хотя бы год в самом деле меняется, это видно, хоть он христианский, хоть нет. И вообще, так весь мир живет. А еще у нас оливье и селедка под шубой, елочка, подарки. А у вас что? Маца и гефилте фиш?

Израильтяне заявляли, что мы язычники и не евреи никакие, а первое января – день рождения какого-то Сильвестра, который был антисемитом и убивал наших соплеменников. Мы же говорили, что из Сильвестров знаем только Сталлоне, а он ничего подобного не делал, и пусть не придумывают чепухи. И спор этот был бесконечным, но русские в нем победили.

Никто не сделал, конечно, первое января выходным, но во всех фирмах знали, что на русских работников в этот день можно не рассчитывать. Израильтяне, особенно молодые, устраивали в Тель-Авиве новогодние вечеринки, и в город в этот вечер было не пробиться. Правда, нарочно было устроено множество полицейских засад, призванных ловить подвыпивших водителей. Интересно, что в Песах, когда по традиции надо выпить как минимум четыре бокала вина, полиция никого не ловит. Как и все в Израиле, Новый год проходит с бучей, кучей споров вокруг, но на сегодняшний день есть много шансов встретить его в Тель-Авиве веселее, чем где-либо. Это я сейчас понимаю. В любом случае нам всегда казалось, что атмосферы праздника-то и нет, а настоящий Новый год – он там: в России, в Европе, в Штатах, в большом мире. А у нас так – огрызки какие-то.

А я думаю, что настоящий праздник там, где друзья и родные, ничего здесь не поделаешь. Я была на Новый год в Европе и в Нью-Йорке, волшебства не случилось. Было очень холодно и одиноко, ну украшено красиво – это да.

Но здесь же был Париж, самый красивый и нарядный на свете город. И маленькие сказочные городки неподалеку от нас. И я же никуда не еду. Просто иду на работу, а вокруг елки и красота. И я радовалась этому как могла. Но могла не очень, конечно.

Карин с детьми ездили на Рождество к ее матери в Марсель, а под Новый год возвращались в Буасси, и мы должны были встретить его вместе. Мы договорились, что я все приготовлю и принесу. Я и Жоара. Это был уже не первый праздник у Карин, где готовили только я и Жоара. Я вообще чувствовала, что мы с Жоарой как бы в одном статусе. И статус этот бедной родственницы, прислуги, того, кого осчастливили, но он должен помнить свое место. Это, конечно, не произносилось вслух, но чувствовалось во всем. Да и просто с человеком, которого считаешь ровней, уж точно не станешь так разговаривать – отчитывать за не вовремя смененную в его же доме постель.

Вечером перед Новым годом мы с Роми и Жоффруа отправились в торговый центр, чтобы купить продуктов и подарки Карин, Мике и детям. Походы в магазин за продуктами были таким же кошмаром, как и поездки в Париж. Роми любила бегать по супермаркету и в восторге рассматривать елочные игрушки или просто выбирать себе йогурты, которые она любит или хочет попробовать. Это приводило в ярость Жоффруа, а он, в свою очередь, приводил в ярость меня. Этот раз был каким-то рекордным, а мои нервы уже никак не выдерживали. Роми увидела на прилавке хурму и попросила купить ей. Жоффруа разъяренно схватил эту хурму и начал трясти ей у нее перед носом:

– Я тоже есть… ты понять? – заорал он на ломаном иврите, имея в виду, что Роми все съедает, не оставляя ему ни кусочка.

– Ты понять? – снова орал он.

Роми растерянно смотрела на меня.

– Отойди от нее немедленно! – в бешенстве сказала я.