Всё та же я

— И как мне сказать ему теперь, спустя два года? Думаешь, он не сочтет меня дурной женщиной? Думаешь, не сочтет это подлым обманом? Луиза, я сама себе создала чудовищную проблему. И я это знаю. — Она отхлебнула водки. — Я постоянно думаю — постоянно! — как исправить положение. Но невозможно ничего исправить. Я солгала ему. Для него доверие — это самое главное. Он меня не простит. Не простит — и точка. Поэтому пока он счастлив, я тоже счастлива и могу достойно обеспечить свою семью. Я пытаюсь уговорить сестру переехать в Нью-Йорк. Тогда бы я могла каждый день видеть Зофью.

— Вы, наверное, ужасно по ней скучаете.

У Агнес окаменело лицо.

— Я обеспечиваю ее будущее. — Она говорила так, будто произносила заученный текст. — До этого моя семья жила довольно скромно. А теперь у сестры очень хороший дом — четыре спальни, все новенькое, с иголочки. Очень хороший район. Зофья пойдет в самую лучшую школу во всей Польше, будет играть на самом лучшем фортепиано, у нее будет все, о чем только можно мечтать.

— Но не будет матери.

Глаза Агнес внезапно наполнились слезами.

— Да. Мне придется или бросить Леонарда, или бросить ее. Значит, наложенная на меня… ой, забыла слово… епитимья — это жить без нее, — закончила она дрогнувшим голосом.

Я сидела и потягивала водку. А что мне еще оставалось делать? Мы с Агнес, не сговариваясь, уставились в наши стаканы.

— Луиза, я не плохой человек. И люблю Леонарда. Очень сильно.

— Знаю.

— Понимаешь, я надеялась, что, когда мы поженимся и немного поживем вместе, я смогу ему во всем признаться. Он, конечно, сначала расстроился бы, но потом, возможно, смирился бы. Я могла бы чаще ездить в Польшу. Или Зофья могла бы у нас погостить. Но все так запуталось. Его семья меня ненавидит. Представляешь, что будет, если они все узнают? Представляешь, что будет, если Табита обнаружит, что у меня есть дочь? — (Что ж, догадаться было нетрудно.) — Я люблю его. Знаю, ты всякое обо мне думаешь. Но я люблю его. Он хороший человек. Да, иногда мне становится очень тяжело, потому что он слишком много работает… и потому что всем в этом мире на меня наплевать… и я чувствую себя такой одинокой… и я действительно не всегда веду себя должным образом, но мне даже страшно подумать, что я могу его потерять. Ведь он моя вторая половинка. Родственная душа. Я увидела это еще при первой встрече. — Она рассеянно водила тонким пальцем по столу. — Но когда я думаю, что моя дочь ближайшие десять, пятнадцать лет будет расти без меня, я… я… — Она прерывисто вздохнула, причем так громко, что привлекла внимание бармена. Я порылась в сумке, но, не найдя носового платка, протянула ей салфетку. Она подняла на меня глаза, и я увидела, что выражение ее лица странно смягчилось. Еще ни разу я не видела Агнес такой — она словно излучала любовь и нежность. — Луиза, она такая красивая! Ей сейчас почти четыре годика, а она уже очень умная. И очень талантливая. Знает все дни недели и может провести на карте линию между Краковом и Нью-Йорком, хотя никто ее этому не учил. И каждый раз, как я к ним приезжаю, она бросается мне на шею и говорит: «Мама, почему тебе нужно уезжать? Я не хочу, чтобы ты уезжала». А у меня разрывается сердце… Боже мой, разрывается… И теперь иногда я даже не хочу ее видеть, потому что боль, которую я чувствую при расставании… Она такая… такая… — Агнес сгорбилась над стаканом, механически смахивая рукой слезы, капавшие на блестящую столешницу.

Я протянула ей еще одну салфетку:

— Агнес, сомневаюсь, что вам удастся долго продолжать эту игру.

Она промокнула слезы, скорбно опустив голову. А когда посмотрела на меня, я не увидела в ее глазах ни малейших следов слез.

— Мы ведь с тобой друзья, да? Близкие друзья.

— Конечно.

Оглянувшись, она легла грудью на стол:

— Ты и я. Мы обе иммигранты. И мы обе знаем, как трудно найти свое место в этом мире. Ты хочешь подняться по социальной лестнице, работаешь не покладая рук в чужой стране: строишь новую жизнь, заводишь новых друзей, находишь новую любовь. В общем, становишься совершенно другим человеком! Но это очень нелегко, и ничего даром не дается. — (Я судорожно сглотнула и сердито отогнала от себя образ Сэма в его железнодорожном вагоне.) — Поверь мне, нельзя получить все и сразу. Кому, как не нам, иммигрантам, этого не знать! Ведь ты словно пытаешься усидеть на двух стульях. И не можешь быть по-настоящему счастлив, потому что, когда ты уезжаешь, твоя душа тотчас же разрывается на две части, и, где бы ты ни был, одна половинка начинает тянуться к другой. Такова цена, Луиза. В этой жизни за все приходится платить. — Агнес глотнула водки, потом еще. Сделала глубокий вдох, всплеснула руками, словно желая выпустить избыточные эмоции через кончики пальцев. Когда она заговорила снова, в ее голосе вдруг послышались стальные нотки. — Ты не должна ему говорить. Ты не должна говорить о том, что сегодня видела.

— Агнес, сомневаюсь, что вы сможете скрывать это вечно. Все слишком серьезно. Это…

Она положила руку мне на предплечье. Ее пальцы впились в мое запястье.

— Ну пожалуйста. Мы же друзья, да?

Я поперхнулась.