Читаем Всё тот же сон полностью

Всё тот же сон

А с Фердманом мы делали потом такие спектакли (я сочинял, он ставил), что к нам на вечера ходили люди из иных контор, в немалом числе разбросанных по окрестностям Лужников.

Так я исполнил пожелание председателя месткома и стал заместо аспирантуры участвовать в общественной работе.

Семён же через недолгое время в свои сорок с лишним лет наконец-то бросил инженерство и ушёл в профессиональный артистизм. И стал Семён Фарада.

Дети любви

В сентябре 1961 года вместо начала второго курса нас послали в колхоз, а Ирка на это время задержалась в Риге у моей второй, то есть будущей тёщи. Мы жили в деревенской избе, и старуха-хозяйка нам варила. Пока мы завтракали чем Бог послал, она затапливала русскую печь, ставила на огонь здоровенный чугун с холодной водой и сразу кидала туда по мере некоторого нарезания картошку, мясо, капусту, лук, морковь и всё, что попадалось под руку, а когда мы приходили обедать, снимала чугун с огня, ни разу перед тем в него не заглянув. В первый наш обед, помня, что утром в чугун был опущен здоровенный кусок телятины (это всё колхоз нам выдавал), я приготовился делить его на равные порции, но лишь коснулся ножом этого нечта, как оно всё сразу расплылось каким-то серым киселём…

23 сентября, к вечеру, мной овладело беспокойство, и я отправился в центральную усадьбу звонить в Москву. К телефону подошла соседка и сразу мне сказала:

— Поздравляю, папочка, с дочкой! Назвали — Наташа.

Вообще-то в этом случае я думал назвать Оксаной, но, видимо, не успел сказать об этом жене. Но не о том я думал. Я шёл в свою деревню и улыбался как дурак. Отворивши дверь избы, я встал под притолокой, и так стоял и улыбался, теперь уже как идиот.

— Что? Что?! — мне закричали, о чём-то, кажется, догадываясь.

— Дочка родилась…

Тут девки завизжали и прыгали вокруг меня. Ребята же, напротив, призадумались. Об чём подумать — было. Накануне, ни с того ни с сего, спонтанно случилась у нас гулянка, и все наличные деньги были спущены. Как быть?

И тут на середину горницы выходит Владик Сукачёв. В его руке вполне приличный плащ.

— Пропьём! — он говорит.

И пропили. И так меня любили и ласкали. А девки все смотрели на меня безумными светящимися глазами и только повторяли:

— Ну, Кабанов…

А утром я ушёл в Москву.

От деревни до шоссе, где остановка автобуса, идущего до Чехова, всего-то было с километр. Автобус как раз подошёл, и деньги у меня, конечно, были — пятак на метро. Автобус же стоил пятнадцать копеек. До Чехова, до электрички, где можно ехать без билета, было двадцать восемь километров. И я пошёл пешком.

Была да и осталась в моей натуре эта странность. Казалось бы, что стоит подойти, сказать кондуктору или водителю, что так и так, мол, дочка родилась… Возвращаясь из армии, после трёх с половиной лет житья в тесном братстве с другими людьми, я думал, что стал другим. «Уж вот теперь для меня нет проблемы предложить кому-нибудь в бане потереть друг другу спины», — так думал я, и это себе повторял. Но всё развеялось, как утренний туман. Ещё прикурить я мог попросить, если у встречного горела сигарета, но закурить — ни разу. Такой изъян во мне был и остался. Что же касается электрички, то, чтобы сесть и ехать без билета, обращаться ни к кому не надо. А придёт контролёр, — ведь это он обратится ко мне, а не я к нему. На обращение ответить мне нетрудно.

И я пошёл пешком с гудением в голове и полуватными ногами после бессонной пьяной ночи.

……………………………………………………………………………………