Всё тот же сон

Заметим, что грецкими орехами угощал не кто иной, а именно Силантьич. И значит, все-таки в Россию он вернулся.

На этом кончилась тетрадь бабы Дуни. Тетрадь короткая, а много в ней отозвалось…

У нас вечный вопрос был: каким путём добираться от Новороссийска до Геленджика. Екатеринодарцы, как мы только что видели, сразу выбрали катер. А Хан-Гирей, напомню, сообщает: «От Сунджук-Кале на расстоянии около 5 часов езды на юго-восток лежит Геленчикский залив…» Тут речь, конечно, о езде сухопутной, на лошадях, но не верхом, а в повозке, а то и на волах, запряжённых в арбу. Дорога в пять часов тогда не считалась долгой, но всё же… По морю гораздо короче, не надо петлять и брать перевалы. Так рассудили в батальоне Бутырского полка и в набег на Геленджик из Новороссийска двинулись берегом моря. По берегу вообще-то идти не слишком замечательно, — по скалам, камням да гальке… Вот и шли они, хоть и налегке, но всю ночь. Зато по берегу — и ночью с пути не собьёшься, и засады черкесской не встретишь. А баба Дуня с детишками на катере шли не более двух часов. Ну, два с половиной. А уж после войны, при нас, расстояние от Новороссийска до Геленджика определялось по времени так.

На машине, то есть в открытом кузове полуторки с сиденьями из двух-трёх толстых досок от борта до борта, а то и без них, — езды было полтора часа. Уж больно вилась дорога. А на самых крутых виражах, где от кромки шоссе шёл обрыв, всегда на дне ущелья можно было увидеть остатки рухнувшей недавно машины. Раз, помню, ехали, остановил пограничник с собакой, надо было их подвезти. Пограничник балансировал вприсядку, одной рукой держа ошейник, другой, ухватившись за край борта. От серпантиновых вихляний молодая овчарка укачалась. Остановились. Сигнал к остановке был прост: ладошкой по крыше кабины. Пограничник нарвал травы и за собакой прибрал.

Позже появились автобусы, но долго ещё грузовики не уступали. А путь становился короче — спрямляли дорогу. Только морем — всё те же два часа.

Когда однажды возник, но недолго держался, громадный красавец «Орион», весь белый — не катер, а полный пароход (и чуть ли уже не теплоход!), то он, конечно, был транзитный, и в Геленджик заходил как-то снисходительно, даже к пирсу не швартовался, а вскоре и вовсе перестал у нас бывать. Потом и катера пошли новые и ходили быстрей, но были как-то неинтересны — сиди себе в салоне на скамейках со спинками, как в трамвае или московском метро. И кто-то куда-то тебя транспортирует. Из пункта А в пункт Б. Не то было раньше. В сорок шестом году катерочек «Геленджик», приземистый, раскорячный, как скорлупка, прыгал по волнам, весь открытый, сидишь, где придётся, только держись, и тут же команда из трёх человек хлопочет, и всё на виду.

А ещё раньше! Лет, этак, за двадцать пять до того. Не на моей, конечно, памяти, но… А на чьей же? На чьей, если те, кто видели и помнили, уже ушли, но память передали? Пусть тот, кто принял эту память, хранит её как то, что видел сам. И пусть передаст её тому, кто захочет принять.

Так вот, лет, эдак, за двадцать пять до катерочка «Геленджик», когда нас не было на свете… Вот уж был тогда катер так катер. Непостижимое название нёс он на своём прокопчённом борту у самого носа. Не название, а стихотворенье в одной короткой строке:

БОРЕЦ ВОЛН.

И команда его была — борец волн. Потому что команда — один только его хозяин. Немолодой уже, просмолённый и просоленный грек в капитанской фуражке и с кривою трубкой в зубах. Вот не вспомню, как звали его. Наверняка какой-нибудь Илиади. Или Ставриди. Геленджикские греки все носили фантастически красивые фамилии.

«Борец волн» был пассажирский и прогулочный катер. Ходил не по маршруту и не по расписанию, а по желанию клиента. И в любую, разумеется, погоду. Хотя бы и в шторм. Если, конечно, клиент пожелает. Но уж если клиент пожелал, то не хнычь. И веди себя благородно.

Как-то подобрались пассажиры до Кабардинки, и только вышли из бухты, как один почтенный господин, который до того всё крутил головой, озирался да примащивался, вдруг взял и вслух брякнул:

— И что это мне говорили — «знаменитый катер, знаменитый катер», а это что? Катеришка задрипанный!

Капитан-хозяин молча, но круто взял право на борт и, когда подошёл почти к самому берегу, скинул трап, а затем и почтенного господина. Тот в мокрых штанах и ботинках так и остался под дикими скалами вдалеке от всякого жилья, чтобы наедине с девственной природой предаться размышлениям, ведущим к самосовершенствованию и воспитанию в себе морского благородства.

«Борец волн» и его команда не исповедовали постулата, что, дескать, «клиент всегда прав», но был один «клиент», которому такая привилегия дана была раз и навечно.

Вот стоит «Борец» у причала, берёт пассажиров. Полным-полно набралось. Сейчас отшвартуется. Капитан оглядывает фарватер, свой катер, пристань… И видит, что на дощатый причал ступила скорым шагом небольшая сухонькая женщина в окружении невиданного числа детишек от тридцати до двух годов… И всё. Катер не идёт. Прошу освободить.