И ещё. Аркадий к нам принёс уникальнейший цикл еврейских анекдотов времён Первой мировой войны. Они теперь настолько раритетны, что не могу их не воспроизвести, хотя запомнил только три.
И наконец.
Для евреев выпустили особый боевой устав, где сказано о том, чего в бою не надо делать. А главный пункт такой: «
Но вот я вспомнил и четвёртый анекдот. Не знаю, правда, еврейский ли он, но точно что оттуда, из Первой мировой. Анекдот-загадка:
Ещё Аркадий любил словесную игру, особенно в близкой ему врачебной каламбуристике. Он, например, часто повторял начало офтальмологической басни Крылова, но представлял его по-своему:
Дядя Володя, признаться, недолюбливал евреев (первая жена его была еврейка и показалась ему неудачной), но на Аркадия распространить такую нелюбовь он был не в состоянии:
— Вот Аркадий отличный же парень, — говорил он как-то мне, — а Тамара… зануда!
В нашем обширнейшем родственном клане было принято всем друг о друге помнить. Летом все съезжались в Геленджик, зимой же ходили на все дни рождения детей, сестёр, дядюшек и тётушек, а на праздники (Новый год, Восьмое марта, Первое мая, Седьмое ноября) обменивались почтовыми открытками, желая здоровья и счастья.
Вот день рождения тёти Тамары я и хочу рассказать. Они с Аркадием как раз незадолго получили отдельную квартиру в отдалённом районе Москвы и съехали наконец-то от Красных ворот, что тогда почиталось за счастье. Ещё бы! Пусть в старом афремовском доме высота потолков была четыре метра, и длинный коридор, и просторная кухня… Но ведь там жили они не одни! Была ещё оставленная жена тёти Тамариного брата (о нём говорить не будем, а то генеалогическое древо наших родов прогнётся и треснет).
Теперь же, в новом пятиэтажном блочном доме (пусть и без лифта!) у них имелось только для своей семьи жильё: две комнатки, одна из другой вытекающие, свой собственный шире плеч сортир, в нём же ванна, куда порой течёт горячая вода, и рядом даже кухня в полных пять квадратных метров, куда свободно можно проходить, если, конечно, дверь в сортир прикрыта, и можно даже там позавтракать, колени подобрав. Да, а ещё прихожая, где, с лестницы войдя, возможно, ноги поочерёдно подвернув и упершись коленом в противоположную стену, галоши снять.
И в каждой из двух комнаток, и в каждом предусмотренном — удобства ради — отсеке имелась электрическая лампочка, зажигаемая (пусть и не сразу, но с третьей-четвёртой попытки почти всегда!) путём элегантного дёрганья за этакую финтифлюшку, висящую на крепкой нитке… Точь в точь как ранее лакеев вызывали. Ну, барство дикое!
И вот мы пришли в это царство комфорта в назначенный час, с опозданием в тридцать минут. На день рождения тёти Тамары. И мама дышит тяжело, взойдя на четвёртый этаж.
Нам открывает Аркадий, и в лице его иудейская скорбь. Мы же входим во множестве числом, с цветами и подарком. Несём торшер с картонным абажуром, на нём наляпанные мною цветные зигзаги по моде шестидесятых годов.
— А где Тамара?
Это мама моя говорит.
Аркадий жестом печального Пьеро указывает на санитарный узел, где из открытой двери исходит плотный пар и раздаются плески. В задрипанном, разодранном в иных местах халате, с негустыми власами, уложенными в затейливые колтуны, стоит наша тётя Тамара над ванной, полной грязного белья.
— Тамара!
Это мама вскрикивает моя…
— Что ты делаешь?!
— Стираю, — отвечает Тамара, — ты что, не видишь?
— Но… день рождения?!
— Так что? Кто за меня постирает?!
Тут возникает муж:
— Тамара, я сколько раз просил: накрой на стол!
— Ты что, не видишь? Я занята.
— Тамара! — кричит обезумевший муж. — Я тебе в морду дам!!!
— Получишь сдачи, — отвечает Тамара с весёлым хладнокровием.