Всё тот же сон

— Нет, я что, не такой? А кто там гуляет? Ну кто они? Я потолкую… Кто там такие? Нет, ты скажи, они кто? Воры?!

— Толя, пойми, это школа, ты не туда попал, там дети! Пойдём отсюда, мы что-нибудь найдём…

Мы двинулись к выходу, но ещё несколько раз Толя останавливался, хотел идти назад и снова всё начать.

На улице он как-то размягчел, обнял меня за плечи, почти повис, и я довёл его до места.

Не стоит говорить, чем кончилась эта жизнь. Кажется, ему не было сорока. Или… Ну, чуточку за сорок.

Печален мой рассказ. Но всё ж для полноты картины скажу ещё про одного артиста с нашей улицы. Тут будет веселей. Этот артист не пел, он рассказывал, но цикл его рассказов, объединённых единственной темой, подобен был нескончаемой песне.

Его звали Лёва, он был совсем уже взрослый мужик лет за тридцать. Худой, высокий, горбоносый, он, если оказывался среди стоящих кружком, а Курского не было, всегда становился центром и начинал…

Тема его была — женщины. Как он — ту, эту, пятую, десятую… В подробностях. Его, да и, сказать по правде, никого не смущало присутствие различной мелюзги. Улица это школа. И даже университет. Значит, мальчику повезло, если программа обогатилась ещё одной немаловажной темой.

Когда началась война, Лёву, конечно, призвали. Эшелон недалеко от Москвы попал под бомбёжку и загорелся. Лева пересидел в кустах, подумал и пошёл домой. Пожил недели две, потом его взяли. У него на висках немного было седины. Он получил седые волоски, когда после допроса его завели в пустую камеру, и он два часа стоял и ждал, что сейчас откуда-то шмальнут ему в затылок. Но Лёве как-то повезло. Его опять отправили на фронт.

В каких частях служил красноречивый Лёва, как воевал, узнать нам не пришлось. Боевой его путь был устлан лежащими, впрочем, и стоящими в различных позах женщинами — тоже. И Лёва был неистощим — в боях своих и в рассказах об этом.

Запомнилось как Лёва в завершение вечера рассказа столь искренне воскликнул:

— Эх, скорее бы война с Америкой… Вот порезвимся!

Признаюсь, он употребил иной глагол.

Первая проба

Сегодня один тип мне сказал: «Зато вам будет что порассказать вашим внукам!» Болван какой! Как будто единственная мечта у меня — это под старость рассказывать внукам всякий вздор о том, как я висел на заборе!..

М. Булгаков «Записки на манжетах»

Ну, да, ну что ж, висел.

Через девять лет после смерти автора «Записок на манжетах», на Первое мая мы загадали выпить. Мне было двенадцать лет. Как и Вовке Шканову. Как Вовке Спиваку и Витьке Панину. Ещё мы пригласили сестру мою Иру. Я не могу сказать, откуда взялись у нас деньги. Скопили как-то. Ведь мы заранее решили. Ну, там, сдача от булочной, мелочь на родительском комоде… Набрали.

Вовка Шканов взял на себя приобретение. Наверное, кого-нибудь из старших попросил, из тех, кого не удивила эта просьба. За неделю до праздника у нас в сарае было спрятано: бутылка водки (поллитра) и бутыль портвейна (ноль-восемь). А за день мы приобрели полкилограмма «польской» полукопчёной колбасы.

Утром первого мая, когда мама ушла на дежурство, оставив на моё попечение двухлетнего Борьку, мы собрались у нас дома. Всё проходило в деловом и стремительном темпе. Сестра Ира от водки сразу отказалась. За ней последовал нерешительный Спивак. И нам, оставшимся решительным троим, досталось по стакану.

Я, помнится, ждал, что меня обожжёт. Хлебнул — и ничего. Как будто бы вода. И я остановился. Тут закричали все: давай, давай! Я выпил крупными глотками весь стакан и не ощутил желанья закусить. Но всё же колбасу, конечно, пожевал. Тут сразу протянули мне портвейн.

Я ещё для порядка кусал колбасу, но процедура окончилась, надо было гулять. Мы вышли из дому, рядом болтался Борька — короткие штанишки, ботиночки, чулочки, морской бушлатик и капитанская фуражечка с блестящим козырьком. А у меня мелькнуло чувство, что я теперь смогу братишку утерять, и я попросил сестру Иру взять Борьку на себя. Она из вредности, конечно, отказалась, но всё же, видимо, его не бросила. Поскольку у меня сразу сделался провал.

Были только три вспышки осознания себя. Вот я на тротуаре, возле своего парадного, меня так сильно тянет в сторону, я балансирую, пытаясь удержаться на ногах… И останавливается празднично одетая пара — мужчина и женщина, нарядные и молодые, и женщина отчётливо и в ужасе произносит:

— Неужели он пьяный?!

Мне хочется её утешить и что-то ей сказать, но я уже опять в провале.

Потом я на лестнице чёрного хода. Ступаю вниз и вдруг лечу. И слышу гулкий звук. Это мой лоб треснулся о каменную ступень.