Всё закончится на берегах Эльбы

— Я нормальный человек, — прошипел профессор, а его густая борода негодующе растопырилась во все стороны, — в отличие от того Ницше, которого вы почитываете. Да-да я видел у вас его книжонки! А знаете, что с ним случилось, когда он покончил с бумагомарательством? Его свезли в психиатрическую лечебницу, а там он стал пить собственную мочу из сапога да ещё орал благим матом и называл себя Фридрихом-Вильгельмом IV? Это был не философ, а больной человек!

— О, Боже мой, — простонала графиня, — господин профессор, лучше просто скажите, что вам не близки его взгляды. И не надо так упирать на ненормальность. Все гении были и будут не от мира сего. Не стоит их мерить в узких рамках нормальности.

— А вы, госпожа фон Альнхафт, — коварно улыбнувшись, предложил профессор, — хоть раз зайдите в психиатрическую лечебницу и пообщайтесь с тамошними обитателями, если санитары разрешат, а потом расскажете нам о гениальности буйнопомешанных.

— Не сваливайте всё в одну кучу, — обиделась графиня. — Я же не говорю, что всех больных нужно выпустить из лечебниц. Я говорю лишь, что Ницше нужно понять не столько умом, сколько сердцем. Его философия как музыка, упоительная и ослепляющая своей ясностью. Вы просто не умеете его правильно читать.

— Да что вы? Зато я умею читать истории болезней. Будь я священником, то сказал бы, что Ницше был одержимым нечистой силой, которая надиктовала ему грязные книжонки. Может он и при виде распятия шипел и изгибался в корчах, как знать. Но я медик и потому вижу самую что ни на есть прямую связь между его, так сказать, философией и последовавшим за ней помешательством.

— Ницше действительно был не в ладу с христианством, — согласился с дедом Пауль Метц. — Графиня, вам ведь лучше известно, что он писал: есть боги, но нет Бога, а Бог лишь предположение. Широкая душа есть жалкие угодья. Война свершила больше великого, чем любовь к ближнему. Благо войны освящает всякую цель. Нищих следовало бы уничтожить. Милосердные лишены стыда и потому противны Ницше.

— Такая философия вам нравится, графиня? — вопросил Книпхоф. — Это философия не разума, а вырождения.

— Если долго вглядываться в бездну, бездна начнёт вглядываться в тебя, — процитировал Метц, отрешенно улыбнувшись. — Жутковато, не правда ли?

— А это его «Бог умер»? Это глупо даже для философии, такое мог написать только дурак. — Профессор повернулся к Гертруде и, хитро сощурившись, заметил. — Неплохой повод задуматься: а чего стоит такая дегенеративная философия?

— Дегенеративная?! — оскорбленно воскликнула фон Альнхафт.

— Да, любезная, именно что дегенеративная. Кстати, учение так любимого вами Фройда тоже не что иное, как дегенерация под видом научной дисциплины.

Такого поругания своих кумиров графиня не смогла стерпеть, но вместо того чтобы возразить, лишь задохнулась от негодования.

— Фройд настоящий шарлатан, — продолжал нажимать Книпхоф. — Вы хоть знаете, что все свои теории он сочинил после работы с душевнобольными?

— Это гениальнейший человек, — твердо и уверено заявила графиня. — История, господин профессор, нас рассудит. Когда-нибудь имя Фройда встанет в один ряд с Коперником и Дарвином.

— Не сомневаюсь. Достойная компания. Первый сказал, что человек отныне не центр космоса, второй — что человек есть животное. А сам Фройд видимо считает это животное похотливой тварью, у которой только одно на уме.

— Но почему же нет? — удивилась фон Альнхафт, — разве всем живым на планете не движет инстинкт размножения?

— Самое главное, что движет живыми существами, это желание поесть, — безапелляционно заявил Книпхоф. — Что-то давно в Европе не было голода. Люди подзабыли, что это такое и от сытой жизни начали выдумывать всякий бред про сношения с матерью и оскопление отца.

— Нет, — не унималась графиня, — либидо и есть движущий инстинкт человека.