Всё закончится на берегах Эльбы

Рассуждения о природе жизни и смерти заставили доктора Метца вспомнить о напутствии «московского Сократа». Воскрешение усопших и идея победы жизни над смертью занимали его мысли с тех самых пор, как умерла Хельга. И новый повод для размышлений о вечном ему дал гость из Туманного Альбиона — верный ученик и последователь профессора Книпхофа — сорокапятилетний доктор Рассел.

Он приехал в Мюнхен специально для серьёзного разговора с доктором Метцем, но тот поймал себя на мысли, что не хочет видеть Рассела, памятуя, что для англичанина понятие врачебной этики лишь пустой звук. Но Рассел настоял на разговоре, от которого доктор Метц не смог уклониться.

— Почему вы меня избегаете? — спросил его гость. — Не так часто нам приходится видеться. Почти двадцать лет прошло с вашего визита в Лондон. Тогда я был моложе, да и вы не были профессором.

— Что сейчас с той белой женщиной? — поинтересовался доктор Метц.

— С Мери? — не выказав удивления, переспросил Рассел. — Ничего особенного. Она по-прежнему с нами. Общество, знаете ли, было вынужденно переехать из Лондона и поселиться в загородном особняке. Разумеется, я забрал Мери туда. В подвале для неё оборудовали удобную комнатку.

— Вы держите её в подвале?! — поразился доктор.

— Конечно, — как ни в чём не бывало подтвердил Рассел. — Вы же знаете, она не выносит солнечного света. Когда Мери жила в моей квартире, мне пришлось поставить в лаборатории глухие ставни.

— Я думал, вы собираетесь отпустить её.

— Нет, что вы. Тот реабилитационный комплекс, что написал для Мери ваш дед пока ещё рано опробовать.

— Почему?

— Потому что я привёз вам кое-что. — С этими словами доктор Рассел вынул из саквояжа банку, где в растворе плавало до боли знакомое доктору Метцу шишковидное тело. — Полагаю, предыдущее вы давно расщепили на сотню кусочков и окунули в десятки реактивов. Так что держите новое. И продолжайте исследовать.

Рассел поставил склянку на стол и придвинул её удивлённому доктору Метцу, но тот не решился к ней даже прикоснуться.

Один вид комочка нетленной плоти пробудил в его памяти страшные воспоминания: кричащая Мери, длинный крючок, уходящий вглубь её ноздри, чёрная кровь на абсолютно белой коже и шишковидная железа, подцепленная крючком. Ни один научный эксперимент не стоил таких страданий для живого существа, кем бы оно ни было.

— Нет, доктор Рассел, — резко заявил доктор Метц, — у меня полно работы в университете. Мне некогда заниматься… этим.

Англичанин недовольно передернул плечами и заметил:

— Послушайте, профессор Метц, Общество давно не спрашивает, чего вы хотите, а чего нет. Тогда в Лондоне вас предупреждали, что обратного пути не будет. Но вы на него ступили.

— Увы… — вздохнул доктор Метц, соглашаясь.

И Рассел одобряюще улыбнулся:

— Когда-то вы говорили, что смерть — это лишь клеточная патология. Стоит изменить механизм, и смерть обратится вспять.

— Это лишь теория, умозрительное предположение. У меня нет практического решения этой задачи.

— Но вы же знаете, что оно может найтись, — и Рассел подвинул банку с железой ещё ближе к доктору, — стоит лишь понять, что делать с этим. Вы же знаете, я вас не тороплю. Работайте, сколько потребуется, материал я вам предоставлю, только попросите.

— И вы опять выскребете мозг той несчастной женщине?

На лице Рассела отразилось недовольство таким прямолинейным вопросом, и холодным тоном он заявил:

— Вы же знаете, регенерация её организма абсолютна.

— И сколько раз вы уже удаляли ей шишковидное тело? Два, три, четыре? Или вы делаете это раз в год? Я просо хочу понять, есть ли предел её выносливости и вашего бессердечия?

— Не драматизируйте. В конце концов, Мери преступница и искупает свою вину с пользой для науки.

— А в чём повинен я?

— Ни в чём. Напротив, Корона благодарна вам за службу при правнуке покойной королевы. Но ещё больше мы будем вам благодарны, когда вы получите пресловутый эликсир бессмертия. Хотя, по праву первооткрывателя можете назвать его как угодно.

Когда Рассел покинул квартиру, доктор Метц впервые за долгие годы обратился к деду за советом. Он не знал что делать. Давнее напутствие «московского Сократа» говорило ему продолжить исследование, но тяжёлые воспоминания об измученной жительнице подземелий диктовали порвать все связи с альбионским Обществом.

— Знаешь, Пауль, — полусонно протянул профессор, сидя в своём любимом кресле, — больше полувека я бьюсь над этой загадкой: почему кому-то отмерено лишь тридцать лет жизни, а кто-то ходит по земле столетиями, не старея ни на день? Вот минул век, как я живу на свете, но я ни на шаг не приблизился к пониманию самой главной тайны мироздания. И уже вряд ли её разгадаю. Тебе лишь пятьдесят три года и ты в силах закончить эту работу за меня. Так что не отказывайся от предложения Рассела и прими его дары.