— Официально, конечно, он не работал по основной специальности. Но негласно все знали, что профессора можно пригласить в морг, проконсультироваться по спорному случаю. Собственно, двадцать лет назад я так и сделал. Но помимо заключения, профессор помог мне и с бальзамированием.
— Увы, Пётр Иванович, мне ничего не известно об этом чудо-средстве.
Но Карузин и не думал принимать отказа. Напротив, он умоляюще обратился к Метцу:
— Наверняка профессор оставил записи о бальзаме. Павел Иванович, я прошу вас, найдите его формулу. Я не прошу отдать мне рецептуру, пусть она останется вашей династической тайной. Просто продайте мне сам раствор. Заказчик заплатит хорошие деньги. Только сделайте этот бальзам.
Что-то в тоне гостя не понравилось профессору Метцу, и он спросил:
— Простите моё любопытство, но кто заказчик?
Немного помявшись, Карузин всё же произнес:
— Да, вы правы, к чему скрывать? Вы, наверное, и сами догадываетесь. Ведь, как я слышал, недавно у вас консультировался доктор Клемперер.
Профессор Метц уже хотел было спросить, какова связь между бальзамированием и берлинским терапевтом, но тут же перед его глазами начала складываться мозаика: Советская Россия, высокопоставленный чиновник, тяжело болел неизвестно от чего, недавно умер, раз Карузин собирается его бальзамировать. И тут в голове прозвучал голос, словно чужой: «Ленин».
— Нет! — воскликнул Метц, сорвавшись с места, — уходите, прошу вас. Я не могу вам ничем помочь!
— Павел Иванович, что с вами? — искренне изумился Карузин. — Разве вы успели чем-то насолить советской власти, что так её боитесь?
С тех пор как началась Великая война, профессор запретил себе говорить с кем бы то ни было о своей работе в России, о цесаревиче и его родителях. После падения монархии в обеих странах, нашествия коммунистов и расстрела семьи русского царя, он и вовсе опасался за безопасность своих детей и себя самого. Узнай кто-нибудь из интернационалистов, кого он лечил в царской России, беды было бы не миновать.
Кроме покойного профессора Книпхофа и дочерей, о его давней связи с Романовыми, не знал никто. Профессор Метц искренне надеялся, что и советским властям об этом неведомо.
— Нет-нет, — лихорадочно продолжал отказываться Метц, расхаживая по кабинету из угла в угол. — Это большая ответственность, я не могу.
— Полно вам, — добродушно улыбался ему Карузин, — какая у вас может быть ответственность? Вы же уже давно не живёте в Петрограде. Тем более другие специалисты провели вскрытие ещё в январе. Кстати, вам как консультанту не любопытно узнать результаты? — Профессор Метц не успел возразить, как анатом тут же продолжил, — Там было тяжелое поражение мозговых сосудов в особенности сонной артерии. Мозг испещрен многочисленными вмятинами, рубцами и полостями. Странность заключается в том, что было поражено исключительно левое полушарие мозга. И причин такой избирательности недуга никто до сих пор не знает. Зато целым осталось правое полушарие, его-то и отдали на исследования. Вообще, сейчас тело в неважном состоянии: глазницы заметно запали, уши заострились, на носу появились пигментные пятна. Увы, тело обречено на высыхание и искажение.
— Чего же вы хотите, ведь прошло уже полтора месяца.
— В том - то и дело, что мы хотим найти способ более длительного сохранения.
— Зачем?
Карузин неловко улыбнулся и произнёс:
— Мы уже давно с вами не соотечественники. Что я буду вам рассказывать об уникальности Владимира Ильича и его гения? Вам приходилось слышать имя Николая Фёдорова?
Внутри профессора Метца всё похолодело. Он не просто слышал о нём — он слышал его самого. Николай Фёдорович, «московский Сократ», давным-давно, двадцать пять лет назад дал Метцу надежду, что смерть возможно победить, что всякая жизнь может длиться вечно — нужно только захотеть найти способ и открыть путь к бессмертию. Тогда мёртвые воспрянут из небытия, отцы вновь встретятся со своими детьми. Собственно это профессор Метц и осуществил четыре года назад с Лили. Но к чему вспомнил о заветах Николая Фёдоровича Карузин?
— Вы, что же, — неуверенно вопросил профессор Метц, — хотите оживить мертвого Ленина?