Всю жизнь я верил только в электричество

– Разнуздайте и балуйте на ней, скокмо влезет. Тольки спокой соблюдайте. Кобылу мне не псотить! Слышьте, чего гуторю? Тут вам зараз не ипподром, а Булочка – девочка не гоночная и от дюже ходкой скачки запросто может скопытиться. Седайте хошь по одному, хошь разом двое. Но не балуйте больно-то, – дядя Гриша сказал два последних слова уже в спящем состоянии.

Дед Панька покрепче был и в это время проходил только стадию зевоты.

– Ну ..–..– вы тут маячите? – Панька почесал спину. Травинка, видно, попалась колючая. – Свербит бок чегой-то. А вы сминайтесь на Булочке кататься покуда. Но аккурат держите. А то обмишуритесь, сковырнётесь с хребта – страма будет перед нами. Тут хист надобен. Сноровка, стало быть. Бахчу обскочите вокруг. Поглядите внимательно. Сдаётся мне, что..–..–. в этом году урожай, а это хорошо! Ну, мы ужо схилились и покедова мал-маненько прикемарим.

После таких значительных слов он затих и через несколько секунд выдал приличный богатырский храп. Здоровый и крепкий мужик был мой дед Панька.

Ну, а нам чего осталось? Пошли распрягать Булочку, которая тихо стояла вместе с телегой и съела вокруг себя почти всю траву вместе с цветами.

Шурка сунул руку под сено в телеге и позвал шепотом.

– Эй, Славец, подь сюды. Давай, мухой!

Я подбежал. Шурка раздвинул сено и обнажил три ружья с ремнями. Два из них были простыми берданками. В совхозе почти каждый имел. Вроде бы, чтоб на охоту ходить. А вот третье ружьё было не обычное. Я не видел нигде таких.

– Это что за игрушка такая? – я потрогал длинный чёрный ствол и красиво изогнутый спусковой крючок.

– Винтовка Мосина это. Трехлинейка знаменитая. Видишь, магазин внизу, коробочка маленькая. Там четыре патрона калибра 7.62. Пятый в стволе. У Паньки она как-то с войны вместе с ним приехала в разобранном виде. Как провёз – не говорит. Но любит её. Протирает маслом, чистит, разбирает. Старая машинка, но работает как часы. Он вот здесь и стрелял, помню. Поставили доску с дядей Костей и с Григорием. И давай в ней дыры долбать!

Никому не показывает кроме своих. И в деревне я не слышал, чтобы кто-то говорил про Панькину винтовку. Он один раз сказал, что живёт третью жизнь уже. Первая – это когда они с Урала смогли до Владимировки доползти живьём, вторая – это когда он остался только без глаза, а не забили в сильном артобстреле намертво. А третью жизнь в войну ему винтовка Мосина подарила. Он толком ничего не рассказывал. Знаю только, что безотказно сработала она, когда один раз уж очень крепко за жизнь свою бился. Не она бы, то и Паньку бы помнили по довоенным карточкам. Три штуки всего на стенке висят. Вон как, понял?

Я ещё раз ощупал всю винтовку от приклада до прицельной мушки и холодновато на сердце стало. Я тогда не догнал ещё, что это холодила кровь рождающаяся во мне чисто мужская страсть и любовь к оружию, оставшаяся до старости.

– Ладно, закрывай обратно, – я тоже стал сдвигать сено. – Поехали на Булочке бахчи объедем.

Умная и терпеливая лошадь была эта Булочка. Седла-то нет. А на неё надо взобраться как-то. Мы попробовали с земли взлететь на хребет. Но соскальзывали и валились в траву. А Булочка взяла и с умным лицом подошла к телеге и прислонилась к ней круглым боком своим.

– Вот, блин, как она догадалась!? – хлопал себя Шурка по ляжкам, сидя почти возле гривы.

– Мы, похоже, не от обезьян произошли, – вслух подумал я. – От лошадей. Фига с два бы нам обезьяна догадалась спину подставить и жизнь облегчить.

Я сидел и держался за Шурку. А он – за короткие уздцы. Тихонько шлёпнул Шурка Булочку кедами по бокам и тряхнул уздечкой. Поехали. Без седла я катался на лошади впервые и за часовое путешествие вокруг бахчевого хозяйства раз десять соскальзывал с лошади наполовину и трудно восстанавливался в исходное положение. Шурку тоже мотыляло в стороны. Но не свалились как-то. Повезло. Зато отбили себе всё, на чем сидели, всё что соприкасалось с довольно острым лошадиным хребтом. Хотя Булочка вполне упитанная была коняшка. Приехали мы к шалашу, потихоньку соскользнули с лошадки и пошли будить дедов, широко расставив ноги и слегка сгибаясь от неопределённых острых ощущений в определенных местах.

Деды храпели уверенно, устойчиво и слаженно. Разбудить их докладом сквозь брезент двери шалаша не выгорело.

– Слушай, Шурец! – тихо позвал я. – Пойдем глянем сколько там бражки у них. Как-то вот думается мне, что дежурить сторожами три дня будем мы с тобой.

Фляга была почти полной.

– Трындец! – определил наше ближайшее будущее мой деревенский друг.