Всюду кровь

– Все на месте. Скоро он обнаружит мое послание, – прошептала она, открывая кран, чтобы наполнить ванну. Она подошла к зеркалу, нанесла на лицо крем и тщательно смыла макияж. «Непременно надо будет покраситься», – подумала она, распуская собранные в хвост волосы. Она наклонилась вперед, внимательно глядя на отражение, смотревшее на нее из зеркала, и вдруг увидела себя глазами Мари-Джо: гладкое, совершенно обычное лицо без каких-либо особых примет. Она могла бы сколь угодно долго изучать эту незнакомку. Открыв рот, она прислушалась к доносившимся из горла глухим звукам, убедила себя в том, что это и есть ее голос. Она без конца повторяла: «Мари-Джо, Мари-Джо, Мари-Джо, Мари-Джо, Мари-Джо» – пока имя не перестало быть именем, не превратилось в последовательность ничего не значащих слогов. Мари-Джо была частью ее жизни, но порой становилась тяжким бременем. Прошлой ночью Мари-Джо вновь увела ее в самую глубину отчаяния, в печальную, усеянную белыми камнями долину цвета охры, под мутный голубоватый небосвод – проснувшись, она едва сумела перевести дыхание, во рту пересохло, язык прилип к нёбу.

Она легла в ванну. Надо было запретить себе даже думать об этом. Сколько раз она хотела остановиться? Простить было бы куда проще, но она не была на это способна. Она раз и навсегда решила ненавидеть их, отплатить им злом за зло – она поклялась самой себе и намеревалась сдержать слово. Пора было переходить к следующему этапу.

Надев халат, она вернулась по коридору в свою комнату. Ей не терпелось взглянуть на свое сокровище, почувствовать его запах, потрогать его, подержать в руках.

Она вытащила из-под кровати закрытый на ключ чемодан «Самсонайт». Достала прямоугольный сверток в оберточной бумаге и долгое время стояла, мечтательно прижимая его к груди, затем осторожно сняла бумагу. Внутри лежала толстая книга с золотым обрезом, форматом в одну восьмую листа. Она раскрыла книгу на отмеченной закладкой странице, перечитала любимую фразу Мари-Джо:

«Я порвал всякие связи с обществом. На то у меня были веские причины. А насколько причины были основательны, судить могу лишь я один. Я не повинуюсь законам этого самого общества…»[31]

Казалось, что эти слова написаны специально для нее… Или же она сама придумала их, пребывая там, в параллельном измерении, в печальной, усеянной белыми камнями долине цвета охры, под мутным голубоватым небом?

7

21 октября

Миро уже перевернул вверх дном добрую половину квартиры и собирался взяться за кухню, но вдруг решил, что пора остановиться. Он с тоской огляделся: в раковине – гора грязных тарелок, на кухонном столе – закопченная кастрюля, между плитой и холодильником – ворох грязного белья, под заваленным крошками и очистками складным столиком – две коробки книг, требующих восстановления и реставрации. «Тебе прежде всего нужна уборщица», – пробормотал он. Эта фраза тут же вызвала в его памяти образ Нелли, и во рту возник горький привкус, никак не связанный с чересчур крепким кофе, который он только что выпил. Он пожал плечами. Зачем искать эти злосчастные черные ботинки, он их никогда не найдет. Хитрюга-домовой, ловко устраивавший в крошечной квартирке Миро сотни тайников, запрятал их так, что в жизни не доищешься. Миро на всякий случай открыл холодильник. Там обнаружилась пара банок пива – вклад Селима в совместное хозяйство – и половинка огурца. Услышав звук открывающейся дверцы холодильника, на кухню явился проголодавшийся после прогулки Лемюэль.

– Помни: собака когтями роет себе могилу, – наставительно сообщил ему Миро. – Скажи-ка лучше, куда подевались мои башмаки.

В конце концов, умоляющий взгляд Лемюэля сделал свое дело: пес получил порцию корма. Из шкафа были извлечены совершенно разбитые коричневые ботинки: Миро надел их безо всякой радости. Он бросил последний взгляд на свои владения и пообещал себе, что сегодня же вечером наведет в квартире порядок. При этом ему не следует рассчитывать на помощь Селима, распевающего песни в вагонах метро, или на Лемюэля, уже успевшего зарыться в одеяло Коринны Левассёр.

Миро сделал пересадку на станции «Шатле». В одном из коридоров толпа окружила трех скрипачей, из-под смычков которых рождалось «Адажио Альбинони». Жуткий звук, напоминающий удары топора по плахе, заставил зрителей обернуться. Человек стаскивал вниз по лестнице сильно нагруженную тележку на колесиках. Падая – стук за стуком – топор рубил на куски музыку, а заодно с ней – восторг и восхищение публики.

«Лишите меня игрушек, и я тут же придумаю новые», – подумал Миро.