Всходил кровавый Марс: по следам войны

А впрочем, что знают о правде дикие лесные полещуки?.. Только то, что сказало им солнце и болотные травы, полесские чайки и лесные звери и что, как эхо, повторяют за ними их простые охотничьи сердца...

Опять нас гонят. Лязгают зарядные ящики, как груды мёртвых костей. Снаряды режут мокрую тьму. Хриплые вопли, как пена, шипят над океаном человеческой муки.

Вторые сутки льёт дождь. Беженцы сотнями лежат вдоль дороги. Ослепшими от усталости глазами они равнодушно следят за катящимся потоком возов. Вцепившись руками в гриву, ездовые с трудом сидят на конях. Всюду заторы. Пушки бешено хлещут. Хоть бы пять минут побыть в тишине, без раздражающего грохота пушек. Без лязга зарядных ящиков, без матерщины и воплей.

Холодно. Дождь леденящими струями забирается под рубашку, и мечта о пристанище и тепле мучает ещё неотвязнее, чем голод. Целый день плетёмся по вязким лесным дорогам. Неужели опять ночевать в лесу под холодным дождём?

Впиваясь глазами в темноту, иду, пошатываясь, как пьяный. Ловлю машинально ухом хлюпанье солдатских сапог, железный грохот зарядных ящиков и надрывное сопенье лошадей. Почему-то это сопенье особенно мучительно. Каждый удар кнута я ощущаю собственными боками ...

Вероятно, я долго спал на ходу. Шрапнели где-то далеко в стороне буравят темноту. Дождь перестал, но холодно, и тело по-прежнему зудит.

— Стой!! Стой! — перекатывается по лесу зычная команда. Базунов, наклонившись над картой, которую держат два денщика, нервно водит по карте фонарём и сердито ругается:

— Черт их знает, этих прохвостов! Нарочно такую стоянку выдумали, которой на карте нет. Что я, контрабандист или гончая собака? Откуда мне знать, какие тут деревни в лесу! Ординарцы! Раздобудьте какого-нибудь пана. Хоть из-под земли добудьте!..

* * *

Жалкая деревушка. Сотни людей летят со всех ног на заветные огоньки.

— Поставить часовых у дверей! Никого не пускать! — распоряжается Кузнецов.

И мы вваливаемся в крохотную лесную сторожку, где застаём уже двух офицеров, полкового монаха и сторожа с кучей детей.

* * *

Проснулся я от сильного стука в окошко. Кто-то злым голосом кричал на весь лес:

— Эй, хозяин! Купцы пришли. Пропалые вещи покупать!

Дверь распахнулась, и в комнату заглянули солдаты. Кто-то чиркнул спичкой, зажёг цигарку и, делая вид, что не видит офицеров, объявил повелительно и грозно:

— Ночевать будем.

— Тесно здесь, братцы, — отозвался монах.

— Солдат не дрова — в печку не сунешь. А ты, батя, не сумлевайся: пол да серед — сам отмерит, печь да палати — силом заберём!..

И он внушительно щёлкнул затвором винтовки и крикнул хозяину:

— Ну, выкидывайся, пан, со всем барахлом!

— Хоца б дзетей пожалели, — взмолился хозяин.

— Дети не бархат: их не украдут, — продолжал распоряжаться тот же речистый солдат. — А ты, слышь-ка, хозяин, хлебца урежь. Да побольше. Да того не забудь, чего в кашу кладут...

Хозяин, кряхтя, вышел из сторожки, подталкивая сонных детишек и ворча сквозь зубы:

— Ну и людзи!..

— Давно забыли, когда людьми были, — огрызнулся солдат. И насмешливо протянул: — Как есть душегубы: хлеб да питьё под мостом берём, совесть да крест в наём отдаём...

Офицеры спали или делали вид, что спят.

Идём по направлению к Молодечно. Нашу дивизию перебрасывают на Северо-Западный фронт. Нет больше ни беженцев, ни болот. Навстречу попадаются раненые — пешком и в телегах. Лица хмурые, бледные.

* * *

Варынки, Васюки, Гарасюки... В воздухе пахнет сивушным маслом и спиртом. Кругом винокуренные заводы. Миллионами вёдер водку выпускают в пруды и канавы. Солдаты черпают из канав эту грязную жижу и фильтруют её на масках противогазов. Или, припав к грязной луже, пьют до озверения, до смерти. Земля вся пропитана спиртом. Во многих местах достаточно сделать ямку, копнуть каблуком в песке, чтобы она наполнилась спиртом. Пьяные полки и дивизии превращаются в банды мародёров и на всем пути устраивают грабежи и погромы. Особенно буйствуют казаки. Не щадя ни пола, ни возраста, они обирают до нитки все деревни и превращают в развалины еврейские местечки.

— Здесь немцы были? — спрашиваю я у жителей Васюков. — Обижали вас крепко?

— Ваше благородие, чего нам на них дивиться! — заявляет какая-то баба. — Это ж наш враг! Когда свои рабунки[75] делают! У меня — я бедная солдатка — все забрали. Сено, рожину, картошку всю выкопали. Догола мужиков раздевали — денег искали.

— А чего не жаловались?

— Кому жаловаться? — горько усмехается баба. — Один к другому посылает... Бярут нахалом. Кричат: «Нам все можно, нам такое право»... Ну, куда мне теперь? — плачет баба. — Так с детьми под пули. Больше ничего не осталось.

* * *