Всколыхнувший мир

Ему вторил известный немецкий медик профессор Вирхов: «Мы не имеем права учить, что человек происходит от обезьяны или от какого-либо другого животного, так как «дарвинизм прямо ведет к социализму». («Поведение Вирхова отвратительно, и надеюсь, что ему самому когда-нибудь станет стыдно».)

Гукер писал Дарвину: Ляйелль так увлечен его книгой, что «положительно не может от нее оторваться». Но прочитав ее, Ляйелль попросил Дарвина исправить свой труд: ввести в книгу хоть одну «крупицу божественной благодати»...

«Я много размышлял над тем, что Вы говорите относительно необходимости постоянного вмешательства творческой силы. Я не усматриваю этой необходимости; а допущение ее, я думаю, сделало бы теорию естественного отбора бесполезной», - ответил Дарвин. («Когда впервые было доказано, что гром и молния зависят от вторичных причин, для некоторых была невыносима мысль, что каждая вспышка молнии не причиняется рукой божией...»)

Полностью, без оговорок Ляйелль признает его теорию только через десять лет - и заново перепишет соответствующий раздел в очередном издании «Основ геологии».

Конечно, не мог принять «безбожные» взгляды Дарвина и капитан Фиц-Рой. Под псевдонимом, который Дарвин сразу раскусил, он напечатал две заметки, отстаивая библейские сказания о сотворении мира. («Жаль, что он не приложил своей теории, по которой мастодонт и прочие крупные животные вымерли по той причине, что дверь в ковчеге Ноя была сделана слишком узкой и они не смогли пролезть туда...»)

Забавно, как поняли идеи своего великого отца дети Дарвина:

«Горас мне вчера говорит:

- Если все начнут убивать гадюк, они тогда не так будут жалиться.

Я отвечаю:

- Ну конечно, их же станет меньше. А он с досадой возражает:

- Да нет, совсем не то, просто в живых останутся трусишки, которые удерут, а пройдет время, они вообще разучатся жалить.

Естественный отбор трусливых!»

В рассуждениях маленького Гораса была все же доля истины. Во всяком случае, в спорах, все шире разгоравшихся вокруг «Происхождения видов», каждый оказывался вынужден раскрыть свою истинную сущность - реакционер ты или защитник передовых взглядов. Происходил своего рода естественный отбор настоящих ученых и мыслителей.

Было особенно тяжело и больно, когда врагами оказывались люди, которых Дарвин привык уважать и считать близкими себе, - как профессор Седжвик, когда-то приобщавший его к началам геологии. Седжвик злобно нападал на скрывшего свое имя автора «Следов творения». Теперь он обрушился на Дарвина, объявив его ум «деморализованным», а идей - «мыльными пузырями» и проклиная его теорию «из-за ее непоколебимого материализма». «Я считаю его материализм ложным, так как он идет против очевидного хода природы и представляет полную противоположность индуктивной истины. И я думаю, что он чрезвычайно зловреден», - писал Седжвик, тоже, однако, не решившийся открыть свое имя. («Я никогда не мог поверить, что инквизитор способен быть хорошим человеком; теперь оке я знаю, что человек может изжарить своего ближнего и, однако, иметь такое же доброе и благородное сердце, как у Седжвика...»)

Но нападки только постепенно поднимали боевой дух Дарвина. Это видно по его письмам:

«Тяжело быть ненавидимым в такой степени, как ненавидят меня...» (апрель 1860 года).

«Я решил бороться до конца» (июнь 1860).

«Теперь я вполне убежден, что наше дело со временем одолеет!» - это Дарвин написал Гукеру 12 июля 1860 года - после победы в очень важной и трудной схватке.

30 июня 1860 года в тихом университетском Оксфорде произошел шумный диспут, вошедший в историю.

Дарвин на нем не присутствовал: как обычно, ему, к его великому сожалению, помешала болезнь... Собралось невиданно много народа. На следующий день газеты сообщали довольно развязно, словно о состязании боксеров или цирковых борцов: «Возбуждение было огромное. Аудитория, в которой было назначено собрание, оказалась слишком мала, так что заседание перенесли в библиотеку музея, куда набралось до появления борцов столько народа, что было трудно дышать. Насчитывали от 700 до 1000 человек».