Вслед кувырком

— Я же уже сказала, что нет. Я вру, по-твоему?

— Нет, — говорит он. — Но я должен был убедиться.

— Убедиться в чем? — Она кладет весло поперек колен и поворачивается к нему. На ее лице — выражение раздражения и тревоги. — Знаешь, может, Амбар правду говорила насчет того, чтобы сходить к врачу. У тебя мысли путаются.

Он смотрит на нее, собрав всю свою уверенность.

— Я вполне здоров, Джилли. Клянусь.

— Да? Тогда откуда эта кровь из носа? И тот приступ головокружения?

— Я и пытаюсь объяснить.

— Задавая идиотские вопросы о записке, которой никогда не было?

— Сейчас ее не было. А раньше она была.

— Ты псих.

Она отворачивается, снова берет весло и делает резкий гребок, рассыпая холодные сверкающие брызги.

Представление отличное, но Джек ощущает за маской презрения, насколько она взволнована. Джилли действительно считает, что с ним что-то не так. Ее страх колет ему сердце, и его страх тоже, совсем другой.

— Это была записка от папы для Амбар, — продолжает давить он. — Ты ее подделала. И перестань брызгаться!

Брызги становятся гуще, изумрудные радуги повисают в воздухе между гребцами.

— Подделала? Зачем?

— Чтобы она думала, будто у нас есть разрешение брать каноэ.

— Я тебе скажу потрясающую новость, Джек: у нас есть разрешение брать каноэ. Все лето было.

— В этой реальности.

Тут она перестает брызгаться. И грести тоже.

— А это что значит? — спрашивает она, не оборачиваясь, но плечи у нее напряжены.

— Замолчи на минутку, и я тебе объясню.

Ее молчание — возможность, которую нельзя упускать. Взяв за образец Холмса, Джек выкладывает факты и свои выводы, гребя медленно, ровно, приспосабливая собственный голос к этому успокаивающему ритму, будто так получается убедительнее… или, как гипноз, делает Джилли податливей к убеждению. Он начинает с той волны, что унесла его в море, переходит к игре в скрэббл, к сломанной руке, смене персонажей в «Мьютах и нормалах», к записке. Он воспоминает обстоятельства как можно подробнее, отмечая физические эффекты — кровь из носа, головокружение, удвоение зрения, — что и предшествовали проявлениям его силы, и следовали за ними. Он ей говорит, как только он один способен запомнить, что осталось после отмененной реальности — словно полустертое домашнее задание мелом на доске; хотя на самом деле помнит не только он, и он объясняет, почему верит, будто есть конкуренция не на жизнь, а на смерть между ним и по крайней мере еще одним лицом с тем же умением изменять прошлое, настоящее будущее, с кем-то, чье движение он ощутил в чернильных глубинах океана, как гигантского спрута капитана Немо, чудовище, которое с тех пор за ним охотится. Он говорит ей все, опуская только свои подозрения насчет дяди Джимми: это и без того достаточно сложно.

Он рассказывает, а Джилли снова начинает грести, приспосабливаясь к его гребкам, не прерывая ни словом, ни всплеском. Каноэ выскальзывает из заливчика к северо-восточному берегу бухты Литтл-бей. Здесь вода глубже, синева ее темнее, с вплетенными прядями мигающих алмазов от стоящего над головой солнца. К югу, где бухта расширяется до максимума, ходят несколько парусных лодок и катамаранов, грациозные и расцвеченные, как стрекозы. Две ворчащие моторки тянут визжащих водных лыжников. На заднем плане нависает далекая горная гряда, дрожащий воздух заволакивает на горизонте отели и кондоминиумы Оушен-сити.

Поделиться своей тайной с Джилли — колоссальное облегчение, хотя Джек прекрасно понимает, что она ему не верит. Это было бы очевидно даже без их особенной связи, но он и не ожидал, что убедить ее будет легко. Хорошо, что она его хотя бы слушает, что не перебила, не обозвала сумасшедшим, а этого он боялся. Боялся еще того, что казавшееся ему убедительным наедине с собой прозвучит фальшью, если произнести это вслух. Но сейчас он чувствует, что становится все более и более убедительным, и последние сомнения исчезают.