Вслед за Эмбер

Потом в августе, вскоре после того, как Стюарта выписали из больницы, я заехал около половины девятого вечера узнать, не нужно ли им чего-нибудь. Только одно окно тускло светилось наверху – трудно сказать, на каком этаже, все эти современные дома теперь с разноуровневыми этажами, мезонинами и другими секретными местечками… в общем, это было где-то под крышей. Конечно, окно спальни. Посмотрев наверх, я легко представил ее прижавшейся к нему – ее холодные ступни под его ногами, ее голова у него на груди. Представил, как она слушает, как бьется его сердце. Я подумал о ее чувствах, что значит любить человека, чье тело угасает день за днем, чье сердце может остановиться в любой момент. А потом они выключили свет. Рано вечером, вот так. Все погрузилось в темноту и безмолвие. Я почувствовал, что невольно посягнул на очень личный момент, и отступил.

Начало сентября, 1981 год

Это был не обычный матч по регби. О нем говорили все. Он разваливал семьи, разводил по разные стороны баррикад друзей и коллег, побуждая людей терять самообладание дома и на работе. Разговоров о нем следовало бы избегать любой ценой, как о религии, но никто этого не делал. Даже моя семья не удержалась, мы орали как бешеные, папа и я с одной стороны, мама и Вики – с другой, просто как два быка, что встретились над пропастью и отказываются сдвинуться хоть на полшага. Стремясь показать всю глубину своего недовольства, премьер-министр Австралии Малкольм Фрейзер даже не позволил самолету южноафриканской команды «Спрингбокс» дозаправиться в Австралии по пути сюда! Одни – многие – не хотели, чтобы мы играли с Южной Африкой, раз всех черных участников нашей команды «Олл Блэкс» должны заменить на белых в связи с законами апартеида ЮАР, в то время как другие, например мы с отцом, хотели выразить возмущение, разделав соперников под орех в игре. Мы хотели видеть, как их ограниченное мышление будет сломлено и эти неудачники окажутся в крови и грязи. (Забавно, я считаю себя пацифистом, но расисты действительно пробуждают во мне зверя!)

Вот как я заполучил бесплатные билеты. Папа не колеблясь купил четыре, но это привело маму и Вики в ярость. Тогда он сказал, что они испортили ему настроение и он больше не хочет идти. Это, конечно, пустяки, если сравнивать с другими семьями. Например, родственники Бена на несколько лет перестали общаться друг с другом, но все же. Плюс у меня было два дополнительных билета. Первый принадлежал другу друга, который передумал идти и решил отдать билет своему (и моему) другу, но потом возмутился, что его (и мой) друг и правда собирается пойти на матч. Так что на самом деле это был билет не друга моего друга, а бывшего друга моего друга. А сам друг, который больше не был другом (не мне, а тому, другому парню), передумал идти и отдал оба билета мне. Оба этих билета я в свою очередь отдал Каху, который за моей спиной, вместе с коллегами, обменял их на ваучеры бесплатного просмотра «Безумного Макса – 2». Спасибо, друг! В свете всей этой сумятицы я удивился, как легко Эмбер согласилась пойти со мной. Мне даже не пришлось объяснять ей, почему иду на матч. Так или иначе, она посчитала подобные волнения «несколько чрезмерными для Стюарта», поэтому сказала, что оставит с ним «сиделку». Я впервые тогда услышал о сиделке.

12 сентября 1981 года

Конечно, я знал, что в Иден-парке будет неспокойно: разбитые бутылки, матерщина на высоких тонах и разборки то тут, то там, но, честно говоря, не предполагал, что все будет гораздо хуже. В конце концов, это последний матч, и охрана, черт побери, должна быть настороже. И вообще, наблюдать, как наша команда показывает Южной Африке, что думает о ее вонючем расизме, – значило громко и ясно заявлять о собственных чувствах.

Эмбер была абсолютно БЕШЕНАЯ! Видимо, она была прикована к больному человеку так долго, что это нанесло ей реальный урон. Как только мы вышли из метро, она направилась к самым яростным протестующим, которые безбоязненно швыряли КАМНИ и орали ПОЛИЦЕЙСКИМ: ИДИТЕ НА ХЕР! Потом я понял: Эмбер и собиралась это сделать с той самой минуты, как я пригласил ее.