Вслед за путеводною звездой (сборник)

Весенним днём, осенней непогодой
Впотьмах ложится, с солнышком встаёт
Внебрачный сын торговли и природы –
Цветочный ряд у Знаменских ворот.

Пускай вокруг дырявят небо краны,

Пусть город метастазами растёт,
Ласкает глаз завидно-постоянный
Цветочный ряд у Знаменских ворот.

Когда в пустой борьбе иссякнут силы,

Когда смешных обид невпроворот,
Помирит и с женою, и с любимой
Цветочный ряд у Знаменских ворот.

А если вдруг забросит на чужбину

Судьбы-индейки странный поворот,
Я не забуду городок старинный,
Цветочный ряд у Знаменских ворот.

Любовь Колесник 77 Москва

«Наводнённый варягами, фрицами выжженный город…»

Наводнённый варягами, фрицами выжженный город,
я любила тебя и стеснялась, как пьющую мать.
Сколько будешь в пустыне, пустыней?
Как Мойша, лет сорок? –
чтоб себя изменить – или что-то хотя бы понять.
Здесь крутые холмы и великие прежде заводы,
здесь речные откосы заплёсканы памятью войн,
тут святые отцы
и купцы,
тут дела и заботы,
только память над Волгой – как вдовий отчаянный вой…
В забурьяненых парках шпана полосует скамейки,
треть моих одноклассников умерли или сидят.
Я по пыльным дорогам старательно делаю змейки,
поминая бомбёжку и тщетно полёгших солдат.
По путям неметёным без страха хожу даже ночью…
Не боюсь темноты, но мой ужас другой и сильней:
что душой обезбожен, как улицами обесточен,
город; ты меня жжёшь, как велел преподобный
Матфей,
чтобы было светло и не холодно мирно жующим.
Ты не любишь меня.
Ну, а я в тебе просто живу.
Сколько ты простоишь на изломе меж; прошлым
и сущим?
Моя мать никогда не пила.
Уезжаю в Москву.

«Радищев матерился точно так…»

Радищев матерился точно так, как я, увязнув в расписные хляби.

– Опять застряла! Погоняй, дурак!

У трав по берегам дорог оттенок жабий,

их трогаешь, и на ладонях грязь

от тысяч здесь проехавших, прошедших.

– Ну, мертвая! Резвее понеслась!

Кто бродит тут? Слепец и сумасшедший меж; Питером блуждает и Москвой. Шаверма, шаурма… Бордюр, поребрик… Радищев спит, кивая головой – он так войдет в нечитанный учебник. Все тот же мост, и там опять ремонт, как в тысяча семьсот бог весь каком-то, и бригадир – пьянчуга, идиот, мерзавец, вор; и тянется раскопка. Здесь экскаватор водит крепостной, и барин наземь харкает из «прадо». Радищев, милый, выпейте со мной, не откажите, нам обоим надо! Похмелье. Тошно. Значит, я живу. Я, значит, еду. – Н-но, пошла, подруга! Беспечный путь из Питера в Москву, Дорога от Москвы до Петербурга.

«в твери все обычно…»

в твери все обычно
под колесами «москвича» пострадал нетрезвый
отпущен домой
в коротких сводках в адских печах
горят мои сутки
попахивает тюрьмой
и землей немного местный несытный хлеб
в подворотнях пиво и героин
очередной авгий вычищает наш древний хлев
чтоб на этот хлеб намазывать маргарин
в кафе на набережной
с видом на волжский лед
сижу
с телефона читаю Карамзина
он плакал в Твери еще в тысячу восемьсот
весна

«Никто не умер, но такая грусть…»