Вслед за радугой

От Старой пристани сохранился лишь остов, кое-где ещё дымившийся. Чёрные сваи – как редкие зубы с языками-волнами, покачивающими останки вчерашних хижин. Кучка погорельцев ворошила на берегу, вылавливала из воды несгоревшие пожитки. На приплывшего глянули без интереса, ни угрозы, ни помощи от него не ожидая. На вопросы отвечали неохотно: не видишь, мы заняты? Оживились, лишь когда Арон посулил медных «окуней» за информацию. Указали место обиталища парализованного старика: как раз тут всё выгорело дотла, даже дублёные морем сваи; кажется, не обошлось без горючего масла. Не здесь ли вспыхнуло первое пламя? У Ворчуна – если тот был ещё жив – не было никакого шанса выбраться.

– А девчонка, что с ним была? – спросил Арон.

– Так вместе и сгорели! Точно-точно!

– Хорошая девица была, добрая… всегда денежку давала, чтоб присматривали за ним, когда сама не может…

– Пили они той ночью знатно…

– Всё ка-ак вспыхнет, ка-ак рухнет!

Арон стоял на берегу, обшаривая взглядом воду – если что и осталось от Ворчуна, всё уволокло отливом.

– А с чего решили, что девчонка тоже сгорела? Может, как раз перед пожаром ушла… гм… за добавкой?

Пена запереглядывалась, заперешёптывалась и исторгла из себя тщедушного оборванного человека – оглядываясь и ёжась, тот доковылял до Альбатроса, нерешительно протягивая нечто, завёрнутое в замызганную тряпку. Арон принял оказавшийся неожиданно тяжёлым сверток, уставился на разновеликие закопчённые ножи с обгоревшими и оплавленными рукоятями.

– И?

– Это, значится, её ножички, господин Торо, – сообщил Пенный. – Никогда бы не рассталась с ними по доброй воле. Сколько и покрасть пытались и выкупить – только смеялась, мол, с ними и уйду на Изнанку.

– Значит, как есть, померла девка, – подтвердил серьёзный голос из толпы. – Ни за что бы их в огне не бросила!

Под боязливым и жадным взглядом нового хозяина Арон завернул надёжное свидетельство смерти воришки и сунул в протянутые дрожащие руки.

– Ну, владей, раз померла!

Проводил глазами отделившуюся от толпы парочку знакомых здоровяков – те шагали не оглядываясь, спорым шагом – надо думать, докладывать Хозяину о безвременной смерти искомого… Искомой.

…Сложив вёсла в медленно дрейфовавшей вдоль берега лодке, перевозчик терпеливо глядел на алонкея, стоявшего с закрытыми глазами и сцепленными на животе руками. Тот не двигался и ничего не говорил, лишь беззвучно шевелил губами. Молился? Беседовал с кем на расстоянии? Болтают, алонкеи и такое умеют. Да и пусть, лишь бы деньги в конце концов заплатил.

Палило нещадно, лодочник потянулся за шляпой – и тут на него упала тень. Облака, наконец? Парень, щурясь, вскинул ладонь ко лбу: уж слишком подвижное облако, которое к тому же всё увеличивается и увеличивается…

Птица! К ним спускалась птица, так стремительно выраставшая в размерах, что лодочник решил: явился самолично гигантский синий орклан, охотящийся на человечину для пропитания своих птенцов. Когда тень крыльев накрыла всю лодку – ни много ни мало четыре метра! – вскрикнувший парень повалился на дно, закрывая голову руками.

Алонкей же не дрогнул, не пригнулся – наоборот, протянул руку навстречу «орклану». От ветра, поднятого крыльями, светлые его волосы взлетели; с горловым трескучим криком взметнулась вверх белогрудая птица…

Оставив в ладони Арона серое маховое перо.

– Вот как, – произнёс он, – значит, ты и впрямь умер, старый Альбатрос… – Поджёг перо, держа в пальцах, пока оно не догорело полностью. Растёр пепел в ладонях, ссыпал по ветру. – Рождённому морем и в небо уходящему: лети и скорее стань птицей!

Легонько подтолкнул ногой скорчившегося на дне лодки туземца:

– Мальчик, за вёсла!

А сам всё следил за поднимавшимся альбатросом: лишь он мог различить призрачного двойника, повторявшего каждый взмах, каждое движение птицы – словно тень, оставляемую на несуществующем облаке.

А может, это ему только казалось…

***

Прибытие важного пассажира было обставлено пышно. Обливавшиеся потом полуголые грузчики занесли в освобождённую ворчавшими офицерами каюту три внушительных кованых сундука. Потом не менее внушительную клетку с не видными из-за опущенного полога, но мерзко визжащими зверьками или птицами. После этого даже те, кто решил игнорировать незваного-нежданного пассажира, уже висели на фальшборте, с нетерпением ожидая прибытия самого.

И тот не подкачал.

…Портшез – золочёный, с цветными лакированными вставками – плыл меж равномерно бежавших по пристани носильщиков. Очень странно, что те были обряжены не в шелка-парчу, а в самую обычную хлопковую одежду. Вся альбула затаила дыхание, когда из почтительно придержанной инкрустированной дверцы показался человек. Ступил на камни, с достоинством одёрнул полы и широкие рукава алой туники, поправил витой пояс из золотых шнуров, выровнял на груди массивную подвеску с крупным алым камнем…