Вслед за змеями

– Только помни, предавая сестру, и себя предашь, – отвела глаза и добавила, уже выпрямившись и глядя в сторону: – И не позволяй ей ходить в подвал. И ради всех змей сам его избегай.

Служанка вышла, Финисту почудилось – сквозь дверь, даже не отворив ее. А он остался слушать и слушать, как ее тихие слова эхом дробятся в ушах. Если его так настойчиво предупреждают, значит, в подвал и стоит наведаться. Хотя бы потому, что до этого разговора Финист и не подозревал, что в поместье есть подвал.

Чай на вкус был жгучим, как боль от потерянных крыльев. Ее и так было с избытком, чтоб смириться еще и с болью от потери свободы.

10 С пящие слуги

Если бы вокруг были не покрытые резными панелями или шелковыми обоями стены, а крупные дикие камни, Марья сказала бы, что она классическая героиня готического романа. В бесконечной мистической ночи ходит по пустому поместью в легком светлом платье, сама подобная призраку среди дрожащего пламени свечей.

Она давно уже сбилась в подсчете дней – свечи горели все время, в каждой комнате, и Марья даже не замечала, кто и когда заменяет их, потухшие и истаявшие восковыми слезами. Она не видела никого, кроме своей новой служанки, но вряд ли та успевала все в одиночку.

Со скуки Марья ощупала все резные панели и странные завитушки на стенах, подергала все подсвечники и даже разбила несколько ламп – случайно, конечно. Но тайных комнат, вроде той, что пряталась за библиотекой, она больше не нашла. Не то чтобы это сильно ее огорчило – процесс занимал Марью гораздо сильнее результата, но с каждым подобием дня становилось тяжелее просыпаться и заставлять себя делать хоть что-то.

Тьма, даже расцвеченная тысячей огоньков, подтачивала волю. Все чаще Марья замирала, глядя в никуда, словно грезила наяву, но не могла потом даже вспомнить эти грезы. Приходила в себя, когда воск со свечи в руках начинал стекать на пальцы – или когда свеча и вовсе потухала. Наверное, ей стоило бояться темноты – особенно здесь, где правила обыденного и привычного мира вывернулись наизнанку, особенно сейчас, когда она знала, что монстры существуют.

Но страха не было. Даже не потому, что холодной удавкой по горлу скользило напоминание, что Змея присматривает за ней. Не было сил бояться. Не было сил бороться. И терять тоже уже нечего было.

Марья понимала: сколько бы свечей она ни зажгла, внутри все равно останется темно – даже темнее, чем в забытых уголках поместья.

Воск в очередной раз обжег пальцы, и Марья вздрогнула, выныривая из мрачных мыслей. Свеча в руке оплыла и стаяла почти наполовину. Стоило поискать подсвечник или лампу, но их как кот языком слизнул. Остались только массивные канделябры, настенные светильники и редкие люстры, рассыпающие множество стеклянных бликов. Красиво, но с собой не возьмешь.

Марья фукнула на огонек, и тот погас, расчертив мрак серой ниточкой дыма. Несколько минут Марья ждала, когда глаза привыкнут к темноте, а потом шагнула в арку на хозяйственную половину.

Темнота здесь казалась прозрачнее, словно сами стены светились. Покрытые гладкими деревянными панелями, они тянулись и тянулись вперед, пока не таяли в темноте, словно терялись в зеркальном коридоре. Неестественная тишина ударила по ушам, и дыхание тут же сбилось. Марья схватилась за стену, провела пальцами по теплому шершавому дереву, успокаивая себя, возвращая себе точку опоры в реальности, и пошла вперед. Ей и раньше казалось, что с этой частью поместья что-то неладно, но только теперь она осознала, что флигель был едва ли не больше самого дома.

Без дрожащего огонька свечи мир казался даже более плотным и реальным, словно тени перестали обманывать своей пляской. Вместо десятков запертых дверей – гладкие стены, неожиданные, непредсказуемые повороты, лабиринт, похожий на кошмар. Марье приходилось прислушиваться, чтоб уловить свое дыхание или звук шагов.

Кухню она нашла быстро – гораздо быстрее, чем когда бежала на визг. В очаге горел низкий трескучий огонь, в нескольких жаровнях тлели угли, расточая густое тепло и сухой пряный запах. На полу даже темного пятна от крови не осталось. Аксинья упоминала кухарку – интересно, где она? Спит? Не боится ли проводить у плиты и очага дни, помня, что совсем рядом срезали лицо Аксиньи?

Маленькую дверь Марья обнаружила случайно – ярче вспыхнули угли в жаровне, алый свет пятном лег на стену, а черная щель приоткрытой двери раной разрезала его пополам. Марья бесстрашно толкнула ее, и следующий коридор оказался полным света – яркого, чистого, почти дневного. Ей пришлось долго тереть слезящиеся глаза, прежде чем свет перестал слепить ее.

Здесь не было ни окон, ни светильников – нестерпимо-белый свет просачивался сквозь щели в деревянной обшивке стен, сквозь стыки плит и трещины в камнях. И он не грел. Марья поднесла ладонь к лучу, прорезавшему воздух яркой спицей, и он пробился сквозь пальцы красноватым сиянием.

Тонкий трусливый голосок внутри звенел, что уж здесь-то точно лучше не находиться. Бежать, непременно бежать со всех ног, прочь! Но любопытство и скука оказались сильнее.