Вслепую (СИ)

В этот раз падение быстрое. Под землей душно и шумно, паровые машины гоблинов заставляют задыхаться, даже не учитывая, что это всего лишь мираж, забытая тень, давно похороненная в сознании. И поначалу всё идет именно так, как она помнит: несколько сторонников Ранрока оказываются обездвижены, некоторые все же убиты или серьезно ранены. После всего, что пришлось пережить, эти картины не вызывают у Элис даже простого сожаления, но для Оминиса это целый новый мир. И пока он смотрит на него без особого ужаса, увлеченный горящими котлами и причудливыми устройствами. Воспоминание тянет дальше, везет в вагонетках по узким проходам в недра, пока та другая Элис пытается найти единственного дружественного гоблина. Когда латунные ворота едва не выплевывают их в огромный зал, заполненный сторонниками Ранрока, Элис с ужасом вспоминает, что в этой битве куда больше подробностей, чем ей бы хотелось показать Оминису. Деталей, что она давно стерла, загнала в самый дальний ящик сознания и там позабыла.

— Достаточно, нам пора уходить.

Он не отвечает, влекомый разворачивающейся картиной: Элис из видения быстро понимает, что привлекла слишком много внимания, швыряет Империо в самую большую фигуру — тролля в металлических доспехах — и поспешно прячется за колонной. Под её заклинанием тролль — настоящее орудие для убийств, проламывает бурильную установку, в щепки разносит вагонетки и принимается за гоблинов. Зубастые твари вопят, но их слишком много и некоторые из них давно заметили Элис. Некогда думать, какое заклинание и где применить, щитом она оглушает одного, сворачивает Круцио другого и почти пропускает удар третьего, что уже успел обратиться в красно-черную форму — недолго длящуюся иллюзию, режущую врагов насквозь. Она уворачивается, нарушая действие Империо, и вот уже здоровенный безмозглый верзила норовит разбить каждую колонну в зале.

Это странное ощущение: наблюдать за собой со стороны, но чувствовать все то же. Колет пальцы древняя магия, её уже не удержать — сгусток бьет тролля, потом снова, пока он не заваливается на бок, испуская на землю серебряные капли, достаточно, чтобы убить половину остальных. И Элис перестает соображать, втягивает расплескавшееся серебро, взрывает первого попавшегося врага, разбрызгивая кровь по земле, и тут же припадает к ней — алчущая древней силы, что таится в каждом. Беспорядочно разбегаются гоблины, моля о пощаде, но она не дает им уйти — ни одному из них — притягивает, убивает, поглощает. До тех пор, пока магия не заполняет до краев, едва не разрывая изнутри, а чужая кровь не начинает липнуть вместе с мантией, пропитанной ею насквозь. Запах гари, чужих внутренностей и гоблинского масла сливается воедино, свербит в носу. И даже когда вокруг не остается никого, древнее волшебство все еще кипит неуемной жаждой…

Видение начинает рябить, выдергивает из своего плена. В тот день, увидев её в крови своих сородичей, Ранрок даже не стал слушать своего брата, что неудивительно, и если бы не тот невероятный поток древнего волшебства, Элис бы сама погибла.

Руки дрожат, едва удерживая её над чашей, а голос будто и вовсе пропал, она только может открывать рот, как рыба, выброшенная на берег. Она совсем позабыла, какими могут быть битвы, какой может быть она сама — совсем не то, что она вообще собиралась хоть кому-то показывать, особенно Оминису. Но разве не он сам этого хотел — узнать, за что она не прощает себя? Так вот оно — мерзкое, неприглядное — чувство вседозволенности, безграничного могущества, стирающего все на своем пути.

Оминис молчит, все еще не способный прийти в себя, закрывается невидимой стеной. Она бы и рада успокоить, сказать что все все не так, все изменилось, и теперь она контролирует свое волшебство. Но это ложь. Древняя магия все равно что спрятанная глубоко ненависть, которую Элис так тщательно отрицает в себе — можно сколь угодно задвигать, но если не направить её в другое русло, однажды она вырвется, как это не раз случалось, пожрет своим голодом, задушит кого-нибудь. Вскормленная той же скрытой яростью, что и у отца, сила, что Элис наивно считала своим отличием, на самом деле имеет ту же природу.

Неприступные стены и грозные орудия, камень и металл — все, чем она могла быть для других, но никогда рядом с ним — обращаются в пыль податливым известняком, льются, расплавленные пожирающим пламенем, трескаются, ломаясь в основании. Как крошится и сама Элис, глядя на замеревшего перед чашей Оминиса. Он не подходит, даже не двигается, не произносит ни слова, тщетно пытаясь примириться с реальностью: настоящей, неумолимой, выжигающей насквозь глаза своей яркой беспощадностью. Что ж, пусть так. Оминис давно должен был это увидеть. И она не ждет от него ни прощения, ни принятия — каждая война, каждая смерть сама по себе непростительна.

— Я подожду у входа, — говорит Элис, зная, что пытаясь сохранить его доверие, она, возможно, потеряла нечто куда большее.

========== Признание ==========

Комментарий к Признание